CreepyStory

Больше всего Ларс и Мейнард опасались, что войско прибудет к городку Велены слишком поздно. Путь не близкий. Хорошо, что лошадей в поместье имелось много. Пешком дружина до городка баронессы добиралась бы четыре дня.

Разбойники были куда ближе к стенам городка баронессы. И если они сию минуту ринутся на разграбление, то дружина не успеет спасти Велену. Поэтому дружинники мчались без отдыха. Обозов с собой не взяли. С голода не помрут. Командиры рассчитывали на быстрое разрешение конфликта. Потому каждый боец прихватил с собой котомку с едой только на пару-тройку дней.

Никлот рванул вперёд и оторвался от войска. Нужно было собрать дружину Житников прежде, чем следом за ним прибудут остальные.

Купцы Зорины уже слышали о вторжении с югов. Они попытались убедить Никлота остаться в поместье и заняться обороной. Ведь столь малая дружина не годится для атаки. Никлот им ответил, что если не разобраться с бандой сейчас, то после разграбления городка Велены следующим на пути банды окажется как раз имение Житников.

-- И тогда вас всех прирежут, как скотин, -- сказал Никлот. – К тому же это приказ Камила. А его приказы обсуждению не подлежат.

Семейство Зориных тут же закопошилось, засобиралось. Кажется, они хотели переждать бурю в более безопасном месте, например, за стенами Серебряного Перевала. В победу столь малого войска они не верили. К тому же слухи доносились такие, будто банда разбойников насчитывает три тысячи воителей.

-- У страха глаза велики, -- сказал на это Мейнард. – Бегущие крестьяне могли сказать, что увидели и десять тысяч разбойников. Даже если бы умели считать. Но это не означает, что они сказали правду.

-- Разведчики баронессы насчитали четыре сотни, -- сказал Ларс. – Нет причин им не доверять… И всё равно, подобные слухи могут вселить страх и в наших людей.

Пехоту отправили вперёд, пока конники поили своих лошадей и давали им отдохнуть в имении Житников для последующего броска. Выступили на рассвете. И довольно быстро настигли пехотинцев. Отсюда продвижение войска Миробоичей замедлилось. Теперь с ними брело семьдесят пехотинцев и ещё два десятка конников.

После объединения войско насчитывало сто восемьдесят бойцов. Мало. Очень мало. Хоть во врагах у них и плохо экипированные разбойники. Да и конников из этого числа оказалось больше сотни, считая и рыцарей Святого Престола. Качество над количеством. И всё же…

Самое главное – это вовремя прибыть к городку баронессы. Объединиться с её дружиной. Тогда у них появится количественный паритет. И, как размышлял Мейнард, тогда у разбойников не возникнет желания нападать на городок и биться с гарнизоном. Бандиты разбегутся по лесам и ничего поделать не сумеют. Никаких целей вторжения они не добьются.

А уже объединённые войска баронов выследят банду при помощи следопыта Хельга и навсегда покончат в решающем сражении с разбойничьим беспределом в Горной Дали.

Однако ничто из этого не пошло по плану.

Только к вечеру дружина ступила на земли баронессы. Войско продвигалось быстро, но до городка оно добралось бы только к следующему утру. Впереди ожидались стычки… Дружине следовало отдохнуть, устроить привал. Если они подойдут к городку уставшие от форсированного марша и будут встречены бандой, то это может плохо закончиться.

Первая же попавшаяся на пути деревня оказалась разграблена и сожжена. Хельг сказал, что банда была в этих местах примерно сутки назад. За это время они могли добраться до городка Велены… Если бы, конечно, преследовали такую цель.

Было странно, что разбойники зашли так далеко на север, миновав городок, и затем повернули обратно.

Но причины стали ясны, когда разведчики нашли крестьян, укрывавшихся в ближайшем лесу. Бедняги рассказали, что всех остальных разбойники увели за собой. Для продажи в рабство.

Бандиты решили не рисковать, забредая далеко на север, где могли уже получить отпор в том числе и от князя. Они намеревались заполучить больше рабов и убраться прочь.

-- Если отвести так много народа в сторону ханств и продать… -- задумался Мейнард. -- На столь огромную выручку бандиты смогут отлично вооружиться. Нельзя позволить им выбраться из Горной Дали. Это не просто дело принципа. Это может закончиться очень плохо для вашего государства… и для торговли всех окрестных государств, в том числе и для Святого Престола, ведь наших купцов тоже немало погибло на местных дорогах.

-- Они смогут даже взять себе наёмников для мести нам, -- предположил Ларс. – Чтобы провернуть тот же трюк, что и Нарникель – грабитель, получивший баронский титул… И как бы не за счёт Миробоичей – самых нелюбимых князем Искро баронов.

Разграбленные деревни не подходили для ночёвки. Всё съестное бандиты уволокли за собой. Да и опасно было в них ночевать. Мейнард и Ларс отыскали подходящую для лагеря возвышенность у ручья неподалёку от дороги. Расположили караулы. А вперёд отправили разведчиков на самых выносливых степных конях. Разведчики должны были выяснить, что же происходит в землях дальше. И насколько разбойники близки к городу.

Если цель разбойников – увести в рабство как можно больше крестьян, то за городок можно и не так сильно беспокоиться. Нападение на дружину Велены может стоить им многих жертв, а лихие люди редко решаются на подобные нападения.

-- В городе очень много ценностей, -- возражал Вальдемар, уже поднаторевший в ограблениях за время служения Камилу. – Пусть он и захудалый… Но вы ошибаетесь, когда считаете, что риск для них совсем не оправдан. Будь у меня такое войско, будь мои люди прижаты к стенке нищетой… Я бы напал на городок. Терять банде всё равно нечего. Зато обретать -- о-о-о!…

-- Если они так опустошили каждую деревню на этой дороге, -- сказал Мейнард. – То они озолотятся на работорговле.

-- Мне не нравится, что мы теряем так много времени на стоянках, -- сказал Карл.

-- А по-другому никак, -- отвечал Ларс. -- Если мы повстречаем разбойников завтра, но не отдохнём после сегодняшнего рывка… толку от нас будет ещё меньше, чем «немного».

Спали ровно столько, чтобы потом не валиться с ног. Разведчики вернулись к утру, едва солнце забрезжило на горизонте. Вернулись на загнанных до полусмерти лошадях. Да ещё и с очень плохими новостями.

Ларс и Мейнард не успели. Разбойники напали предыдущим вечером, когда дружина Миробоичей подыскивала место для стоянки. Даже если бы неслись без отдыха – всё равно не успели бы. Нужно было выдвигаться без пехоты. Тогда подоспели бы аккурат во время начала бойни, но на задыхающихся от скачек лошадях…

Разведчики видели, как городок Велены Дубек подвергли чудовищному разграблению. Улицы наполнились криками ужаса. Полыхали высокие пожары. А дружинников Велены было и не видать… Вокруг города сновали небольшие сторожевые отряды бандитов, которые не позволили разведчикам подобраться ближе и выяснить численность банды. Но по этим сторожевым отрядам можно было судить, что Нарникель не только объединил разбойников Горной Дали, но и снабдил их хорошим оружием и доспехами. Вряд ли он сделал это даром, однако у бандитов всегда имелись некоторые награбленные сбережения. А война не терпит скупости.

Разведчики наткнулись в полях за городком на место битвы, где полегла вся кавалерия баронессы. И, судя по всему, кавалерия эта столкнулась с другой кавалерией. У разбойников имелась конница. Эти известия вызвали особенную суету среди дружинников.

-- Нужно ждать прибытия остальных баронов, -- сказал Никлот. – Соединиться с дружиной Дубек уже не получится. А значит мы в меньшинстве.

-- Вынужден согласиться, -- кивнул Мейнард.

-- Но если баронесса ещё жива?! – воскликнул Карл. – И горожане! Они сейчас умирают на улицах. Возможно, нам ещё получится их спасти!

-- На войне не думают о горестях мирных жителей, увы, -- сказал Мейнард. – Эмоции ведут к поражению. К победе же – холодный расчёт. Идти к городку имеющимися силами подобно самоубийству, как Камил уже успел выразиться.

-- Почему же разведчики баронессы не заметили конницу? – задался вопросом Никлот. -- Это значит только одно – врагов даже больше, чем четыре сотни. Лучше всего остаться здесь, а к городку снова отправить наших разведчиков, чтобы они подсчитали бандитов внимательней, когда те выйдут.

-- Да, вперёд двигаться опасно, -- согласился Ларс.

-- Нет, -- вдруг вмешался в разговор обычно молчаливый Хельг Крюкович. – Нам нужно мчать к городку Велены Дубек. Нельзя ждать. Во-первых, Карл может оказаться прав. Мы можем спасти баронессу. А во-вторых… разбойники наверняка до сих пор заняты грабежом. Они провели бессонную ночь, терзая женщин, да обчищая пожитки горожан. Все наёмники пьянствуют, когда занимаются мародёрством. Кроме того! Они наверняка понесли потери при нападении на город и утомились в уличных боях… Нам нельзя стоять здесь. Мы должны обрушить на них всю свою силу, пока они не успели собраться и улизнуть в Лунное Герцогство. Вот тогда… мы точно потерпим поражение.

-- Хельг прав! – тут же поддержал его Карл. – Каждое его слово наполнено истиной. Нам нельзя ждать!

Ларс хмыкнул и задумался. Совет обдумал и обсудил сказанное Хельгом. В  рассуждениях его действительно имелось здравое зерно.

Во всяком случае, всегда ведь можно отступить и занять оборонительные позиции. Рядом с городком Велены как раз имелись подходящие для пехоты холмики.

Судьба баронессы тем не менее была им неизвестна.

Ларс поднял войско. И бросил его к городку, в надежде ещё успеть. Они считали, что Велену взяли в плен. Вряд ли бандитам было выгодно её убивать – так они не получат огромный выкуп от богатеньких Нойманнов.

Дым упирался в небо высоким столбом. К городку подошли с неприметной стороны, немного свернув с дороги, преодолевая поля и овраги. Поэтому разбойничьи патрули заметили подоспевшую дружину слишком поздно.

Ларс поосторожничал. И не стал бросать всё войско сразу. Об этом он позднее пожалел. Бандиты действительно оказались не готовы к столь скорому появлению гостей.

Пехотинцев разместили на холме, оставив командовать над нею Никлота. А конница бросилась к городу, сотрясая землю и сметая на своём пути все патрули.

Всадники ворвались в город, бандиты не успели преградить им дорогу, а те, кто попытался это сделать – оказались сметены, как хлебные крошки со стола. Всадники пронеслись по улицам всесокрушающим ураганом, порубая пытавшихся организоваться бандитов. Враги не успевали собраться в крупный отряд. Поэтому на всех участках вторгнувшаяся конница имела численный перевес.

-- Не останавливаться! – кричал Ларс. – Главное – не увязнуть! Рубите их всех!

Дружина беспрепятственно пронеслась по ещё дымящимся улицам городка. И только в самом центре, у дворца Велены, столкнулась лбом с конницей разбойников… Завязалась страшная и отчаянная битва. Ларс опасался, что вражеская конница застопорит всю дружину, выиграет время для того, чтобы остальная банда собралась и окружила их со всех сторон.

В самой гуще рубились рыцари Нойманнов. С такой самоотдачей и ловкостью, какие Ларс ещё нигде не видывал. Воители Святой Гвардии славились своим умением фехтовать и держаться в седле. Военному делу они посвящали свои жизни с самого раннего детства.

Рыцарей повёл за собой Вальдемар, пытаясь пробиться во дворец, но у ворот их встретили пикинёры и алебардисты. Отлично слаженные. Наёмники. Не разбойники. Атака на их плотные ряды приравнивалась к смерти. Нойманны были вынуждены отказаться от идеи спасти баронессу. Дворец кишел наёмниками.

Конное сражение закончилось полным разгромом разбойничьих всадников. Ларс больше всего боялся, что конницы у банды окажется больше, чем у них. Но обошлось. Дружина была больше почти вдвое. К тому же разбойникам не хватало умения держаться в седле.

Рыцари Нойманнов, отличные всадники, отправили на тот свет больше половины из всех врагов, что полегли в той битве.

Дружина прорвалась в город и разгромила вражескую конницу. Но теперь отовсюду на неё сыпались стрелы и болты. Разбойники, хорошо вооружённые, замыкали кольцо и действовали вполне скоординировано – командиры «Менестрелей» умело направляли своих бойцов, добиваясь потрясающей слаженности. И пусть разбойники и наёмники были пьяны, но их всё ещё куда больше. А сражаться в окружении чревато быстрым поражением.

В этот момент подвести бы тяжёлую пехоту с тыла! Но вся она располагалась на холме, слишком далеко, чтобы вовремя прибыть на подмогу. Ларс приказал прорываться – бросив дружину в самое слабое место образовавшегося кольца. Наёмники выстроились посреди одной из улиц, ощетинившись пиками и алебардами. Но другого пути не было.

Всадники обрушились на тесные построения. В лошадей вонзались пики. Во всадников летели топоры и тяжёлые дротики. Щиты под атаками алебард превращались в бесполезные обломки. Дружинники слетали с лошадей. Бойцов приходилось бросать, ценой спасения остальной дружины. Конница пробила брешь. Прорвалась через окружение.

Войско Миробоичей тут же покинуло городок и отступило на холм с пехотой. В бою погиб один из рыцарей Нойманнов. И около двадцати дружинников. Теперь всадников имелось чуть меньше сотни. Всё ещё приличная сила. Потери понесли сравнительно небольшие благодаря внезапной атаке, но едва ли не попали в западню

Какие же потери понесли разбойники – сказать было сложно. Поэтому решили ждать на холме, переводить дух. И наблюдать за происходящим в городе. Следить за действиями банды.

-- Мы перебили сотню – не меньше! – сказал Мейнард, смахивая со своих доспехов осколки чьего-то черепа.

-- Это была успешная, но рискованная вылазка, -- сказал Ларс. – Посмотрим, к чему всё придёт.

-- Почему бы нам не пойти сейчас в атаку, но уже вместе с пехотой?! – воскликнул Карл, разгорячённый в пылу сражения.  

-- Потому что атаковать нужно только когда враг к этому не готов, -- ответил Мейнард. – Теперь мы будем ждать, пока они не совершат какую-нибудь глупость. Их ошибками мы и воспользуемся для достижения своей победы.

-- Почему бы тогда нам не предпринять действия для того, чтобы они поскорей ошиблись? – спросил Карл. – Ведь стоя здесь мы скорее сами ошибёмся!

-- Нам теперь торопиться некуда, -- сказал Ларс. – Время на нашей стороне. А вот бандитам…

А вот бандиты приняли боевое построение, опасаясь очередного наскока. Они набили украденные из постоялого двора повозки всем награбленным. Взяли с собой тех рабов, которых могли увести без ущерба своему строю… А остальных принялись резать. Прямо на улицах.

Крики пленных крестьян и горожан, захлёбывающихся в собственной крови, некоторое время доносились до холма. Небольшой отряд наёмников вышел на окраину городка. Бандиты что-то кричали в сторону расположенного на холме войска. Показывали ножами у своих глоток. Агрессивно размахивали руками. Потом вывели крестьянскую семью. Поставили пленников на колени. Первую на землю повалили дочь. Вскоре её голова откатилась в сторону. Мать вопила в отчаяньи. А отец не мог ничего поделать. Затем голову отпилили женщине…

-- Давай ударим по ним! – не мог найти себе места Карл, ещё ни разу не видавший подобных зверств. – Мы стоим здесь, как трусы! Когда нужно атаковать! И спасать людей!

-- Держи себя в руках, Карл, -- сказал Мейнард. – Мне тоже больно смотреть на это. Но разбойники хотят нас выманить с холма. Заставить разбиваться об их пикинёров, выстроенных плотными рядами на тесных улочках... И тогда уже головы будут отпиливать нам.

-- При том, что нам головы они будут отпиливать только после всего остального, -- добавил Ларс и плюнул на землю.

На улицы хлынула кровь сотен пленных. Всех за собой бандитам было не увести.

Они явно готовились к отходу… Тогда Ларс приказал войску броситься к дороге, проходившей мимо городка. Дружина быстро преодолела путь. И взобралась на другой холм – на холм, который располагался со стороны Лунного Герцогства, с которого отлично простреливалась дорога. Только в эту сторону могли бежать бандиты. И Ларс не прогадал.

Разбойники не бросились преследовать дружину, потому что подумали, будто гости хотят снова броситься в город. А когда же они осознали цели броска – было уже поздно.

Однако иного выхода у бандитов не было никакого. Банда вышла из городка в строевом порядке и решила прорываться к Лунному Герцогству под градом стрел.

Тут же зоркий Хельг подсчитал их численность. Чуть менее четырёх сотен.

-- Будто и не убивали никого! – воскликнул Мейнард. -- Какого чёрта!

-- Это значит, что их было куда больше. Разведчики Велены умели плохо считать, -- сделал вывод Ларс.

-- Хорошо, что мы не знали их истинную численность, -- сказал Вальдемар. – Иначе мы бы не решились атаковать город.

-- Тут не только разбойники, -- сказал Хельг. – Их не так много… Больше половины – наёмники. Видимо, примкнувшие к ним ради грабежей.

-- Всех убьём! – говорил Ларс, орудуя луком, выпуская стрелу за стрелой.

-- А Велены Дубек я не вижу, -- сказал Хельг. – Как бы не напрягал глаза.

Бандиты прикрывались щитами. В том числе и живыми. По краям своих построений они выставили пленных.

-- Мы убиваем мирных жителей! – ужаснулся Карл.

-- Это не мы их убиваем! – ответил Мейнард. – А бандиты, подставляя под наши стрелы! Стреляй! Стрелой с такого расстояния сложно убить! А раненных они бросят. Может, это их спасёт…

Но раненных добивали. Как и пленных крестьян. Так и своих – тех, кто не мог продолжать движение. Знали, что с раненными бандитами, прирезавшими целый город, никто милосердно обходиться не станет.

Разбойники стреляли в ответ, но успеха не добились никакого.

Банда прорвалась мимо холма, понеся не столь уж и значительные потери. И теперь разбойники, зачастую легко раненные, но до сих пор сильно превосходившие дружину по численности, продвигались по дороге всё ближе к границе Лунного Герцогства.

-- И как теперь быть? – спросил Карл. – Свершить конную атаку?

-- Опасно… -- размышлял Ларс.

– Вот теперь нам следует действовать активно! -- сказал Мейнард. -- Пытаясь заставить врага совершить ошибку. Но не бросаясь в лоб…

Конница отправилась преследовать банду. Пехота тоже слезла с холма и теперь шагала по пятам, немного позади. Всадники не шли в атаку. Но кружили вокруг бредущей банды, не позволяя вторженцам разбрестись по лесам.

Бандиты отстреливались из луков и арбалетов. Когда конница подходила слишком близко – строй ощетинивался пиками, копьями и алебардами. Ларс всё думал, что в этом наскоке очень бы кстати пришлись мертвецы Камила на мёртвых лошадях. Они уж точно не остановились бы перед торчащими в их сторону опасными пиками. Они бы проломили любое построение, каким бы дисциплинированным оно не было…

Иногда всадники наглели. И врезались в места, где имелось мало пик, убивая парочку бандитов, но затем вновь разрывая дистанцию.

Конница Ларса сильно замедляла продвижение банды. Войско разбойников было вынуждено часто останавливаться, чтобы приготовиться к мнимым атакам, которыми Ларс их постоянно обманывал, растягивая время, всячески замедляя продвижение и изматывая противника.

Иногда несколько бандитов не выдерживали давления. И пытались сбежать. Но их тут же настигали всадники… Наёмники же не теряли дисциплины.

Командиры «Менестрелей» прекрасно осознавали к чему ведёт Ларс. И пытались пробиться к Лунному Герцогству. Постепенно. Шаг за шагом. Ибо верили, что там их ждёт спасение – соваться туда бароны Горной Дали не станут. Это будет означать начало войны.

Пехота Никлота вдруг подала знак. Затрубели горны. Никлот кого-то заметил позади себя. Тогда Ларс и Мейнард очень взволновались. Как бы это не оказался второй отряд разбойников, зажимающий их с тыла!

Но обошлось. Ларс объехал пехоту, чтобы увидеть гостей. И тревога сменилась радостью. Вдалеке вздымалась пыль. По ветру развевались знамёна Савохича. Лют пришёл на помощь.

Это известие чрезвычайно воодушевило всю дружину Миробоичей. Они здесь не одни! И пусть Савохич привёл всего пять десятков всадников… Это всё равно упрощало дело.

Жаль, что без чудовищ. Тогда наёмникам уж точно бы пришёл конец.

Банда в это время ускорилась, воспользовавшись замешательством преследователей.

До границы с Лунным Герцогством совсем недалеко. Вечерело. А к утру банда доберётся до чужих земель. И как быть? Как их остановить?

Решили, что лучшего времени для атаки они больше не увидят. Поля вокруг дороги делались просторными, создавали достаточно места для манёвра.

В том месте и решили ударить.

Пехота перешла на бег. Конница Миробоичей бросилась в атаку.

Ларс с Мейнардом совершили несколько ложных атак, слегка усыпляя бдительность разбойников. И только потом, прощупав наиболее слабое место, обрушили на банду всю мощь кавалерии… Передние ряды оказались пробиты сравнительно легко. Дружинники насаживались на длинные пики. Лошадей под ними убивали. Но бойцы всё равно прорывались вперёд, в жажде мести за жестоко убитых крестьян. Семьи многих дружинников пострадали от лихих людей. Бойцы сражались даже не допуская мыслей об отступлении. Рубили бандитов мечами и топорами. Трещали и ломались щиты, звенела сталь. Стрелы вонзались в плоть.

Нойманны, на своих тяжёлых и бронированных рыцарских лошадях, врубались в ряды особенно легко, но и являлись при этом самой первой целью для арбалетчиков. Хорошие доспехи спасали рыцарей от большинства ударов. Воители святой гвардии ловко орудовали мечами. Но гибли, один за другим.

Карла сбили с лошади и едва не забили насмерть клевцами… однако на помощь к нему пришёл Хельг. Он отбил атаки наёмников. И оттянул Карла назад… Лошадь под Вальдемаром тоже убили. Но тот куда лучше сражался стоя на ногах. Он отражал удары и ловко укалывал врагов в уязвимые места, а те захлёбывались кровью. Ларс старался не отходить от Вальдемара, защищая главную ценность Камила – и сам едва не был убит несколько раз.

Жуткое отчаянное побоище с многочисленным врагом и не могло пойти по иному сценарию! Дружинники погибали, истекали кровью. Но выхода больше не было. Следовало уничтожить банду. Ларс с невыносимой тяжестью на сердце наблюдал, как гибнут его бойцы, его воспитанники, что были ему за сыновей. Отступать нельзя. Тогда банда вернётся в Горную Даль позже. С ещё большими силами.

Ну и что?! Камил тогда встретит их своими армиями мёртвых, проносились мысли в голове. Камил всё решит. Он будет рад, если наёмники придут к нему снова. И куда более рад он будет, если они придут с тысячью, а то и двумя! Потому что в следующий раз у него будет возможность поднять их всех…

Но отступить Ларс не мог. И не хотел. Только разрубать врагам головы – вот чего он действительно желал. Разрубать и мстить за бесконечные бесчинства, учинённые ублюдками на его родных землях.

Конница постепенно прогрызалась в построения банды. Но ни о каком выдающемся успехе не шло и речи. Они несли чудовищные потери.

Несли до тех пор, пока бандиты не услышали топот позади себя. Из дубравы напротив вырвалась конница Люта Савохича.

Банда не успела развернуться до конца. И тогда дружинники Савохича врезались с тыла, прорубая ряды, словно ножом масло.

Лют сражался в самых первых рядах, орудуя своим громадным мечом, будто на сенокосе. Кровь хлестала фонтанами, щиты не выдерживали ударов Забавы, а наёмники и бандиты пришли в ужас от этих нечеловеческих атак, которым ничего не могли противопоставить. Кажется, кто-то сумел ранить Савохича, в самой гуще сражения. Но Лют не замечал боли. Он имел стойкость даже к серьёзным ранениям. О таких воителях на севере слагают легенды, называя берсерками…

Затем послышался клич пехоты. Никлот подвёл свой отряд.

Когда и пехотинцы присоединились к битве, вломившись во фланг – бандитское войско дрогнуло, зажатое в тиски.

Их всё ещё было больше. Но теперь они умирали куда быстрее нападающих.

Кровавая бойня длилась целую вечность.

Командиры «Менестрелей» не позволили строю рассыпаться окончательно. Однако войско баронов нанесло им жесточайшие потери, рассекая и отрезая строй на отдельные островки, затем жестоко расправляясь с окружёнными наёмниками.

Поредевшая банда перестроилась прямо во время битвы, снова развернувшись в боевой порядок и ощетинившись плотной стеной из пик и алебард. Только тогда Ларс дал команду на отвод войск.

-- Отходим! – прокричал он. – Уводим раненных! И отходим для манёвра!

Войско осторожно отступило от вражеских рядов. И отошло немного вперёд, в сторону Лунного Герцогства преграждая путь и угрожая обстрелять разбойников.

Ларс потерял здесь больше половины от всех войск Миробоичей. Немыслимые потери. Однако и банда теперь практически обескровлена. Разбойники бросили пленных и повозки с ценностями. Они метнулись, сохраняя строй, к ближайшей возвышенности, которая хоть как-то защищала бы от конных атак. Ларс не осмелился их преследовать, хотя Карл и Мейнард, так же растерявшие половину от своих людей, убеждали его атаковать бандитов, пока те не заняли высоту.

-- Они будут зализывать раны, -- ответил Ларс. – Они бросили ценности и теперь заняли глухую оборону… Сегодняшней ночью они до Лунного Герцогства не доберутся. Мы им этого не позволим и завтра! Они сдохнут в этих лесах от голода и жажды. Десятники! Собирайте конные отряды. И не давайте разбойникам пробраться к ручьям!

Они одержали победу, но ценой больших потерь. Разбойники деморализованы. Они опасаются прорываться по дороге и дальше. Но они ещё не сдались. Бандиты оставили припасы в повозках и отступили на возвышенность. Ларс сразу забрал все припасы – у дружины они уже подходили к концу. Но теперь они могли без проблем морить разбойников голодом и жаждой. Ларс освободил пленных, связанных длинной верёвкой, и освобождённым мужчинам предложил взять в руки оружие – их он не намеревался бросать в пекло, но задумывал использовать для охраны лагеря и прикрытия тылов, чтобы освободить от этих задач побольше дружинников.

Среди пленных Велены Дубек не оказалось. Опрошенные горожане сказали, что не видели баронессу с того самого момента, как её кавалерию разбили на поле.

Всю ночь отряды баронов кружили вокруг лагеря бандитов. Под покровом темноты некоторые наёмники попытались сбежать, но конники Ларса не позволили им уйти далеко.

А за ночь дружины баронов поредели ещё сильнее – некоторые скончались от тяжёлых ран. Бойцы устали, утомились. Начинались первые проблемы с боевым духом. Дружинники тоже измотались. Они помнили кошмары битвы. И не хотели, чтобы те повторились вновь.

На рассвете местность окутал туман. И разбойники решились на отчаянный бросок в глубину лесов. Ларс понял, что не сможет их остановить без большой крови. Поэтому уклонился от сражения. Но продолжил преследование. Разбойники брели теперь через леса. Пытались оторваться, выбирая путь через овраги и бурелом.

Намеревались всё же добраться до границы через чащобу.

-- Скверное положение, -- заметил Мейнард. – Мы не можем их остановить. Но и отпустить их – глупо. Получится, что все жертвы были напрасны… К тому же в лесах преимущества конницы теряются. Нужно было атаковать их ещё вчера! Когда они ещё не заняли оборону на возвышенности.

-- Тогда бы нам всем пришёл конец, -- сказал Ларс. – Если бы не этот чёртов туман утром… Мы бы их смогли остановить. И запереть на холме.

Ларс подумывал уже отправить Камилу птицу с сообщением о поражении. Но к полудню послышался топот копыт. И задорные присвистывания.  На помощь явились дружины Данилы Горнича и Путяты Дубовича. Полторы сотни ещё свежих бойцов.

-- Всё-таки явились, -- выдохнул тогда Ларс с облегчением. Теперь разобраться с измотанными наёмниками не составит труда.

Дружинники снова обрели боевой дух. Бойцы убеждали баронов совершить решительную атаку и добить ублюдков. Снова поверили в свои силы.

И объединённое баронское войско настигло беглецов. Банда вновь ощетинилась пиками и алебардами. Но теперь на стороне баронов имелось не только качественное, но и численное преимущество. Бандитов встретили на опушке, и те понесли огромные потери. И очень скоро их строй посыпался. Командиры «Менестрелей» не смогли совладать паникой.

Разбойники и наёмники сдались, не выдержав жестокого натиска.

-- А вы маялись! – крякнул Данила Горнич, наконец нюхнувший крови за многие годы. – Стоило мне приехать – сразу всех разбили! Всю горную шваль!

Только тогда Ларс отправил Камилу письмо о тяжелейшей победе. В этом письме он и рассказал ему всё, что случилось после выхода за стены замка…

«Давно я не ощущал так ярко вкус жизни», -- писал Ларс. – «Мне кажется, что именно с этого момента пора начинать своё старчество. Сидеть у камина. Плести корзины или читать ветхие книги… В этой битве я потерял слишком много своих новых друзей. И едва не умер сам. Несколько раз. И всё же фортуна оказалась на моей стороне, очевидно намекнув мне, что пора завязывать с делами военными… А только глупец не внемлет знакам свыше. Жди нашего возвращения. Надеюсь, на следующую нашу войну пойдут непобедимые легионы твоих мертвецов. А у живых и без того жизнь не сладка.. С уважением – Ларс…»

***

А спонсорам сегодняшней главы выражаю огромную благодарность!)

Nlb.Artem 3000р "Больше битв Темнейшему!"

Константин Викторович 300р "На лекарства Камилу"

Олег Сергеевич 100р "Спасибо тебе. Очень люблю твои рассказы"Ответ:^_^

*

На вдохновение:

Сбе4276 6735 5880 1026

Мой телеграм канал: https://t.me/emir_radrigez

— А ну, вас, — махнула на него рукой регистраторша, или кем тут она была, — номер брать будете?

— Какие же у вас номера есть, люкс, полу-люкс?

— 2-х местные, 3-х, 4-х и 6-ти местные. — Вздохнула Лариса Викторовна, он, наконец, прочитал имя, напечатанное на пожелтевшем листе бумаги, вставленным в рамку из поцарапанного оргстекла.

— Так запишите меня как местного, со скидкой, — насел Максим на Ларису.

— А то по тебе, «щегол» не видно, что ты пташка залётная, — неожиданно рассмеялась дама.

— Как прилетел, так и улетишь, — и добавила еле слышно, — если сможешь.

Другой бы не расслышал, женщина произнесла последние слова, громко шурша журналом регистрации (толстенной амбарной книгой, разлинованной вручную – ручкой и линейкой), но Максим услышал: слух у него был хорошим.

«Ну-ну, миссис, или кто вы там, большая грудь, это мы ещё посмотрим – кто сможет, а кто нет. Разнесу ваш пыльный клоповник по брёвнышку».

— Фамилия, имя, отчество, – уже официальным тоном сказала женщина.

— Я так понимаю, паспорт предъявлять не надо?

— Не при советах живём, а в капитализьме, — не отрывая взгляда от журнала, и как-то слишком пафосно произнесла Лариса.

— Вот как? Тогда записывай – Тарланор Петрович Пуздой.

Женщина невозмутимо записала эту белиберду и, подняв на него подведённые перламутром глаза, иронично промолвила:

— С каких это пор мы с тобой на ты, милок? Чай на брудершафт не пили.

— Чай не пили, а шампанского, статься мне успеем, не вечер ещё, а? — Максим подмигнул ей.

— Хваткий ты, я вижу, парниша. Да только прошли те годы, когда я с такими, как ты, шампанское хлебала. Ищи себе, зазноб, помоложе, — и добавила, уже безо всякой игринки в голосе, — тебе какой номер 2-х местный или поболе?

«Ну вот, опять – «таким, как ты», сначала мент, теперь эта кокетка, каким «таким, как я?». Что во мне не так? Чуют что-то во мне? Но как, откуда?»

— Двойной в самый раз будет, и просьба никого не подселять, если надо, я доплачу.

Женщина хмыкнула, обвела взглядом пустой холл, словно ища орды приезжих, желающих заселиться, и кинула ему ключ от номера.

Он подхватил небрежно брошенный ключ с брелоком в виде деревянной груши и выжженной на торце цифрой «6».

— Первый этаж? Неплохо.

— Третий, у нас нумерация сверху идёт.

— Первый раз о таком слышу, ну да ладно. Удобства, я так понимаю, на этаже?

— Нет, номер люкс тебе выписала, — захохотала Лариса и отвернулась от него, явно давая понять, что разговор окончен.

Максим некоторое время постоял, ожидая вопроса об оплате и, не дождавшись, зашагал к широкой лестнице, водружённой прямо посреди холла. Отметив про себя ещё одну странность.

— Милок, надолго к нам? Насколько записывать? — окликнула его регистраторша.

— Насколько получится, — ответил Максим, не оборачиваясь, — не понравится, быстро съеду, понравится – ещё поживу.

— Ну, тогда на день запишу, если захочешь, продлишь, а за расчётом я вечером зайду.

— Заходи, я шампанского куплю, — он обернулся и подмигнул ей.

— Смотри не подавись, шампанским-то, — последовал ответ.

— Да уж, вашими молитвами, как-нибудь, — от него не укрылось, как при слове молитва, женщина вздрогнула и побледнела.

«Дела тут, похоже, неважнецкие – думал Максим, поднимаясь к себе в номер, – во что это я влип?»

Номер не разочаровал его, хотя он понимал, что надолго в нём не задержится, если вообще когда-нибудь придёт сюда вновь. 2-х комнатный и неожиданно светлый. В дальней комнате – две кровати, две тумбочки и пара стульев. В ближней – телевизор на потрескавшейся советской (как, впрочем, и всё в номере) тумбочке, два продавленных кресла и журнальный столик, из окрашенного под дерево ДСП.

Действительно, люкс (три раза ха), разлюбезная Лариса Викторовна не обманула, вот только душ и туалет общие, в конце коридора.

Максим сел в кресло, оно было на удивление удобным, и задумался. Крепко задумался.

То, что он попал в переделку – к бабке не ходи. То, что он влип в куда более серьёзную историю, чем ожидал – яснее ясного. Он-то думал, что разрулит проблемы лихим кавалерийским наскоком. Ан нет, не тут-то было. Да и вообще, когда он срывался с места – не думал, а подчинялся первому порыву, который, как известно, самый верный. А «жопа» оказалась непросто ей – родимой, а аж с двумя жирными П, что по-русски значит – «Пиз…ц полный».

И перед ним вставал извечный вопрос: «Что делать?», тот самый, что задавался классиком аж в прошлом тысячелетии.

Что-то внутри (интуиция, шестое чувство, опыт?) подсказывало действовать незамедлительно, пока не затянуло, пока не обложили и не взяли в кольцо. Хотя кто его должен был взять в кольцо, он пока не понимал, но это только пока.

А разум, извечный антагонист интуиции, твердил: подожди, не гони коней, осмотрись – пойми кто, что и зачем.

Когда Максим спустился, стойка регистратуры была пуста. Выйдя на широкое крыльцо гостиницы, он поёжился – стало ещё холоднее. Пожалуй, градусов 16, не больше.

Вокруг гостиницы возвышались местные небоскрёбы - 3-х этажные кирпичные дома. Типичные многоквартирные дома посёлков городского типа. Похоже, это был «центр», вон и памятник «вечно живому» среди чахлых ёлочек. Скорее всего, это была площадь Ленина, точнее узнать не представлялось возможным, таблички с названием улицы и номерами домов отсутствовали.

Максим свернул в ближайшую улочку. Странно они были расположены, расходились загибающимися влево лучами из центра, что вроде было не характерно для советского градостроительства. Хотя Максим, мягко говоря, был не силён в архитектуре. Да и неизвестно, что здесь было до того, как поставили гипсовый памятник вождю мирового пролетариата.

«Ну и названице у городка Светловоздвиженск, надо же такое придумать. Странное название». Всё-таки он был не прав, когда вот так – без предварительной подготовки, рванул в этот город. Но то, что в народе называют шестым чувством, а Дед попросту – чуйкой, заставляло торопиться, действовать быстро, чтобы не дать этому чему-то, чему у Максима не было пока названия, раскачаться, раскрутить свои маховики. Это что-то было опасным, очень опасным. И шанс у Максима на удачу, был только в том случае, если он будет действовать не просто быстро, а молниеносно, не оглядываясь и не останавливаясь.

Хотелось Максиму приоткрыться – пустить «щуп» в город, «потрогать» его жителей, «пощупать» атмосферу вокруг. Нельзя, он чувствовал, нет, не чувствовал, у него была железобетонная уверенность, что нельзя, нельзя раскрываться. Опуская «щиты», он не только проникал в окружающее пространство, но и впускал его в себя, в своё сознание, в душу, в самую суть себя. И поэтому он просто иногда останавливался в понравившемся или, наоборот, не понравившемся ему месте и закрывал глаза. Втягивал в себя воздух, вслушивался в окружающее пространство не только ушами, но и всем телом – каждой клеточкой, всей своей тренированной интуицией, отбросив разум, оставив лишь голые инстинкты.

И то, что было вокруг, было не просто тёмным. Пространство было изгаженным, если так можно выразиться «с головы до ног». Оно было гнилым настолько, что обычные мегаполисы казались всего лишь розовыми попками младенцев в испачканных пелёнках. Ох, как ему хотелось посоветоваться с Дедом. Жаль, что это возможно только в мыслях.

Максим всё дальше удалялся от центра, вокруг него возвышались обычные деревенские дома, временами кирпичные, но чаще – деревянные.

Удивляло то, что не было ставших привычными «дворцов», выходцев из горных районов некогда необъятной Родины. Было видно – всё вокруг «исконно» русское. Он шёл, с любопытством оглядываясь. Всё вроде было так, как и должно быть, в таких маленьких городках: побрехивали собаки, копались в придорожной пыли куры и расхаживали горделивые петухи.
Один раз дорогу перебежала стайка гусей. Максим неторопливо гулял по городу, и он всё меньше и меньше ему нравился.

После часа блужданий Максим вышел на площадь перед гостиницей, но уже с другой стороны. В гостиницу не пошёл – свернул в заросшую малиной узенькую улочку и присел на едва не развалившуюся под его весом лавочку.

Он сидел, мял в руках незажжённую папиросу и подытоживал увиденное.

Во-первых, на удивление мало людей. Совсем не видно стариков, которые должны были бы сидеть на завалинках перед домами. Сами дома почти все окружены глухими заборами в рост человека, хотя по нынешним, весьма неспокойным временам, это, конечно, не удивительно.

И лавочки!

Лавочек, которых в таком маленьком сельском городке, должно быть, по крайней мере, по паре на каждой улочке, было мало. Да что там, мало – их просто не было.
Та, на которой он сидел, была единственная, да и она, давно не использовавшаяся по своему прямому назначению (ни кожуры от семечек вокруг, ни бычков) – готова была вот-вот развалиться от старости. Ни гуляющих подростков, ни играющих детей за время своей прогулки он не видел, что в разгар лета было более чем странно.

Во-вторых – он не видел церкви. Не то чтобы он специально её искал, но смотрел внимательно. Никаких следов, что для маленького российского городка не характерно. Даже над единственным родником, который он нашёл в густых зарослях черёмухи, не было построено элементарного навеса, а место было хорошее, нетронутое плохими человеческими эмоциями, без злобы и вражды.

В-третьих – магазины. Уж магазины-то должны были быть! И старые, ещё советские «Продукты», и новые ларьки, торгующие сигаретами и разной мелочёвкой, но их не было. Такого, по идее, просто не могло быть, люди должны покупать если не продукты, то хотя бы одежду и прочие необходимые в хозяйстве мелочи. Не могли они полностью себя обеспечивать. Конечно, он бродил по окраинам, не заходя в центр. Но всё равно всё было не так. Странность ехала на странности и странностью погоняла.

Да и сама атмосфера – гнетущая, давящая, будто бы обволакивающая ватой и затрудняющая дыхание. Словно солнце забыло сюда дорогу. Он, давно привыкший не замечать ни жары, ни холода, мёрз в этом проклятом городе. Зябкая дрожь охватывала его, словно в далёком детстве, когда он, наевшись мороженого, валялся с температурой под сорок и охваченным пожаром горлом, и ничто не могло согреть его.

Единственное место, где он вздохнул свободно, был тот самый обнаруженный им родничок, окружённый густыми зарослями, и заваленный мусором. Там он отдышался и, умывшись прохладной водой, собрал в кучу разбрёдшиеся мысли. Около родника он спешно нарастил «щиты» и смог прогнал вялую хмарь, окутавшую его.

И намёки, намёки, намёки. От «ментов» у вокзала, от Ларисы свет Викторовны. Они были единственные люди, с которыми он говорил, если не считать «водилы», да и вообще жителей города он видел не более десятка, причём издали. У него возникло ощущение, что и полицейские, и администратор (или кто там она) в гостинице, специально подставленные для него марионетки, и выпустили их на сцену с одним лишь смыслом: посмотреть на его реакцию, «пощупать» его и решить, кто он и зачем он.

Надо найти кладбище, там будет ясно, хотя, что ясно? В этом городе ничего ясно не может быть.

Так и не прикурив, он спрятал папиросу за ухо и поднялся с жалобно застонавшей лавочки. В другом месте он бы без труда нашёл последнее место упокоения, пустил бы «щуп» и все дела. От кладбищ всегда веяло тишиной и покоем, мёртвые никуда не торопятся и ни о чём не беспокоятся. Но не здесь и не сейчас. Внутренние «щиты» теперь больше напоминали черепаший панцирь, чем окна, отгораживающие его внутренний мир от внешнего воздействия. Придётся искать по старинке – путём проб и ошибок, вот только время поджимало.

Максим принялся кружить по городу, словно в насмешку пустого. Лишь гомон живности да изредка мелькавшие вдали спины редких прохожих (даже дороги спросить не у кого). Один раз он краем глаза заметил вручную намалёванную вывеску – «Бакалея» и гостеприимно распахнутые двери. Поставил галочку в уме: магазины всё-таки были.

Кладбища всё не было. Отчаяние, скользкой змеёй, шевельнувшееся в груди – они здесь бессмертные, что ли? Но о том, чтобы бросить всё и укатить домой, он не думал, только вперёд.

Он резко тормознул и, развернувшись, быстро пошёл туда, где видел магазин. Вошёл в окрашенные потрескавшейся коричневой краской, фанерные двери. За стеклянной витриной холодильника, облокотившись на прилавок, стояла дородная женщина. Синий форменный халат распирала мощная грудь, что там ниже, Максим рассмотреть не мог, мешала стойка, но не сомневался – нижняя часть была не менее монументальна, чем верхняя. Везёт ему сегодня на пышных.

При виде посетителя дама за прилавком никак не отреагировала, даже не пошевелилась, лишь сонно моргнула.

— Извините, мадам, не подскажете, как мне пройти к кладбищу? — взял быка за рога Максим.

На довольно красивом, хоть и одутловатом лице продавщицы, не проскользнуло ни тени мысли. Она всё так же бездумно смотрела на него. Максим подождал. Тишина.

— Барышня, я, кажется, задал вам вопрос.

Барышня сонно обвела взглядом прилавок перед собой, упруго качнулись выбеленные перекисью кудряшки:

— Я что-то не вижу здесь таблички «Справочная».

— Девушка, я извиняюсь, что так с наскока начал, но не будете ли вы так любезны, подсказать мне, где в вашем городе находится кладбище.

— А тебе зачем? — ленивый взмах слипшихся ресниц.

— У меня там бабушка лежит, — сказал он явную ложь, — хочу навестить могилу.

— Ну, так навести.

— Я не знаю, где оно находится.

— Сам же говорил – бабушка.

Максим решил не обращать внимания на хамский тон продавщицы.

— Милая, — он облокотился на прилавок, приблизив своё лицо почти вплотную к лицу женщины (да какой, к чёрту женщины, с близкого расстояния он видел, что этой девчонке не больше двадцати), — помоги мне, пожалуйста, очень надо.

Она вздохнула, поглядела ему в глаза серыми озёрами, медленно вытянула из-за его уха папиросу (он едва сдержался, чтобы не взять её в захват) щёлкнула извлечённой из кармана зажигалкой. Умело выпустила две струйки густого дыма из тонких ноздрей и неожиданно сдалась:

— Купи чего-нибудь, скажу.

Он обвёл взглядом прилавок: селёдка, хлеб, мелочь из жвачек, сухариков и прочей ерунды. За стеклом холодильника – ассорти из колбас, сосисок и мясных полуфабрикатов. Машинально отметил, что часть продуктов явно несвежие. За спиной продавщицы – батарея разнокалиберных бутылок, покрытых пылью (либо покупатели данное заведение не баловали, либо очередная бутафория для приезжих).

— Хорошо. Бутылку водки, полторашку воды и соль, — зачем ему соль, он сказать не мог, хоть водка и вода ему тоже не были нужны, — и сложите всё в пакет.

Не спросив, какая водка с водой ему нужны, девушка молча сложила первые попавшиеся под руку бутылки (словно понимая всю ненужность своих действий) в пакет, выбила кассовый чек и наконец, сказала:

— От площади Ленина, вниз по улице Ленина до конца.

Протянула ему пакет, смахнула деньги в кассу и отвернулась, так что он мог обозревать её внушительный зад, обтянутый ситцем.

— Где у вас тут улица Ленина, табличек нет.

Она обернулась к нему, качнув похожим на две астраханские дыни бюстом. В её глазах мелькнула насмешка, разбавленная… да, ему не показалось, каплей сочувствия.

— Памятник прямо на неё рукой указывает.

— Спасибо, сладкая, скажи, будь любезна, где дом 3 на этой улице? — Максим решил воспользоваться ситуацией и получить максимум информации.

Взгляд продавщицы сразу потускнел. Она процедила сквозь зубы:

— Последний дом в конце. И вообще, уходи, я закрываюсь. Обед у меня.

Он вышел из магазинчика, сжимая в руке пластиковый пакет с бесполезными покупками, и рванул к гостинице.

Гипсовый вождь указывал широкой дланью на прямую, словно нарисованную по линейке улицу. Как же он не заметил её сразу, вот в чём вопрос. Максим повертел головой: теперь понятно. От гостиницы улицу загораживал памятник, и ели, росшие вокруг него, а от скамейки, где он сидел, она была сильно левее, и с этого места её было не видно.

Проходя мимо скамейки, он зашвырнул бесполезный пакет в кусты малины, росшие рядом со скамейкой. Цель всё ближе, пожалуй, кладбище ему теперь без надобности, пора нанести визит в дом под номером 3, времени, он чувствовал, почти не оставалось.

Как всегда, когда он включался в дело, голова становилась свободной от мыслей, тело действовало само, как у хищного зверя. Логика уступала место интуиции, а размышления – действию.

Первым всегда был страх, ведь именно по тому, чего боится человек, можно понять каков он в действительности. Чего он хочет, а чего нет. Что ждёт, на что надеется и во что верит.

Это было мучительно – сбрасывать свою плоть и обрастать новой – чужой. Заново рождаться, жить и умирать. А потом расплачиваться за это жуткими головными болями и по частям, с мясом и кровью, вырывать из себя всё то, что составляет суть человеческого бытия.

Прошла неделя с памятного погружения, жизнь вроде бы вошла в привычную колею. Но сумрачно было на душе у Максима, какое-то неприятное чувство угнетало его, словно недосказал что-то важное или не завершил дело, которое нужно, обязательно нужно довести до конца.

Он не признавался себе, что ждёт, когда увидит Крюкова и получит ответы на свои вопросы. Чем больше он думал о происшедшем, тем больше и больше вопросов копилось у него в голове. Вопросов, на которые он хотел услышать ответы. И он его увидел, но совсем не так, как ему хотелось бы.

Как-то вечером, возвращаясь после пробежки домой, он купил местную газету. Зачем? Он не мог ответить. Газет он не читал принципиально, помня мудрую фразу старого профессора. Телевизора, как и компьютера, у него не было. А тут, словно кто толкнул под руку, он даже сбился с шага и свернул к газетному киоску.

С последней страницы, между кроссвордом и колонкой объявлений, на него смотрел странно не узнаваемый, какой-то чужой – официальный, Крюков.

Нет, не Крюков, а Иванов Иван Петрович в форме и фуражке с офицерским крабом на тулье.

И какие-то казённые, суконные слова, слова сожаления и скорби о трагически ушедшем из жизни майоре медицинской (почему медицинской?) службы, выполнявшим свой долг и погибшем при исполнении служебных обязанностей.

Очень похоже на подставу – заметка эта дурацкая, зачем писать о Крюкове, точнее, Иванове, да и не Иванов он, скорее всего. Если покойный, какое мерзкое слово, оставляющее после себя неприятный привкус во рту, работал на «контору», то никто не стал бы помещать заметку о его гибели, да ещё в местечковой газете. Если только Крюков (Максим не мог назвать человека, который мог бы стать ему другом – покойником, а фамилия Иванов не ассоциировалась у него с Иваном свет Петровичем) действительно работал на медицинскую службу, и его исчезновение не могло остаться незамеченным. Вопросы множились, а ответов на них не предвиделось, если только…, но Максим отбросил от себя эту мысль, пока отбросил.

Увидел его, а вечером и поговорил с ним в последний раз. Точнее, он слушал, а Иван говорил с ним, со страниц письма, выуженного Максимом со дна покрытого пылью почтового ящика.

Листок голубоватой бумаги, видимо, вырванный из обычной школьной тетради, выпал ему на колени, когда он аккуратно, по самому краешку, разорвал конверт. Максим смотрел на строчки, написанные мелким, очень чётким почерком с забавными завитушками в хвостике буквы «у».

«Если ты, Максим, читаешь это письмо, значит, меня нет в живых. Выпей же за упокой души честного служаки и не перебивай…»

Он прочитал письмо. Отложил его в сторону. Зажёг свечу и привычно опустился перед ней на пятки.

Сначала пришла тьма, за ней голос, бесконечно усталый – неживой голос.

«Если ты, Максим, читаешь это письмо, значит, меня нет в живых. Выпей же за упокой души честного служаки и не перебивай меня. Я тебя обманул, прости, твоя разработка была большей частью моей личной инициативой, но всё, что я тебе рассказал – это правда, от начала и до конца. Прости, пишу сумбурно, нет времени расписывать, но суть ты поймёшь. Причин моего обмана я раскрывать не буду. Моё обещание остаётся в силе. Если всё пойдёт по плану, тебя больше не побеспокоят, но если к тебе придут, значит, всё пошло вразнос. Так вот, если тебе нанесут визит мои коллеги, то бросай всё и уходи, времени у тебя будет примерно сутки, чтобы залечь на дно. Ведь первый визит, он всегда пробный, пристрелочный. Ещё раз прости за сумбур. Теперь перехожу к главному. Мы разыскиваем девушку Одна очень маленькая и наивная девочка попала в большую беду, и это было бы полбеды, но эта девочка обладает больши́м талантом. Как ты знаешь, настоящие провидцы, пророки – называй как хочешь, не предвидят будущее, а формируют его, делают невозможное возможным. Ты понял, к чему я клоню? Такая вот, такая «Кассандра» попала к очень плохим людям, в секту «Последнего прихода». В ней подобралось значительное количество сильных магов, и самое главное, они проникли не только в «верха», но и в силовые ведомства. Я подозреваю, что и в «контору», где служу я. Мы Я приглядывал за этой сектой, и всё было более или менее в норме, пока у них не было своих сильных прорицателей, способных формировать будущее. Девочка – очень сильный провидец, им как раз такого не хватало для воплощения в жизнь своих замыслов. Каких, даже и ни спрашивай. Ты хочешь спросить, как она к ним попала? Мы банально проморгали. Она была не инициирована. За ней приглядывали, так, время от времени. До инициации было время. Сейчас уже нет. Все мои чаянья на то, что она не сказала ещё своего слова. После инициации должно пройти время, до того как она сможет провидеть. Время есть, но мало. Ты понимаешь, что я имею в виду. Прощай».

Голос замолк, Максим вышел из транса. Улица Ленина, дом 3, значит. Повертел в руках тонкий тетрадный лист, посмотрел сквозь него на свечу, поднёс его к подрагивающему пламени. Жёлтое пёрышко лизнуло бумагу, ниже тёмных, почти фиолетовых чернил, проступила бледная надпись, написанная размашистым почерком, явно второпях. Всего несколько строк. Максим внимательно смотрел на них. Прочитал раз, другой, крепко вбивая в память. Теперь у него появились ответы, пускай не на всё, но хотя бы на некоторые вопросы. Снова поднёс лист к огню, бумага медленно, словно нехотя, загорелась. Растерев пепел в пыль, он вымыл руки и взялся за штангу. Когда запредельные нагрузки вытеснили все мысли, а в голове образовалась гулкая пустота, он пошёл в ванную.

Максим положил в карман джинсовой куртки картонный прямоугольник билета, и через четверть часа дремал на деревянной скамье, в такт покачивающемуся на стыках рельс, полупустому вагону. Поначалу он пытался бороться с дремотой, но скоро сдался и начал погружаться в болезненно-тяжёлый сон, пропитанный кошмарами. Сквозь мутные виде́ния, которые несли в себе важную информацию, но которую никак не удавалось понять, Максим шестым чувством ощущал, как пустеет вагон. Когда последний человек – сгорбленная старушка в синем, усыпанном крупным горохом платке, вышла на затерянном в поле полустанке, Максим очнулся. Мучительно не хотелось двигаться, и тело, такое послушное, тренированное тело, сопротивлялось сознанию и мучительно, до спазмов в мышцах, не хотело двигаться. Оно хотело уехать, убежать, улететь, уползти, исчезнуть из поезда, а не ехать туда, куда оно направлялось. С трудом скинув с себя вязкое ощущение беспомощности, Максим поднялся с деревянной скамьи и вышел в тамбур. В тесном сумрачном закутке вертел в пальцах сигарету стриженый почти под «ноль» парень. Максим его в вагоне не видел. Тот стрельнул в его сторону злыми серыми глазами.

— Огоньку не найдётся? — вязким, каким-то неживым голосом протянул стриженый.

Сразу вспомнились 90-е, точно такими голосами, растягивая гласные, говорили одетые в спортивные костюмы, украшенные трилистником и белыми полосами крепкие парни, те, что трясли «лохов» у рынков и железнодорожных вокзалов.

Максим молча, кинул ему коробок. Тот неловко поймал его, выронил, но сумел подхватить подрагивающими руками.

— О, русское «Zippo» — усмехнулся стриженый, и, спрятав огонёк в ладонях, прикурил. По тамбуру поплыл сизый дымок, запахло дрянным табаком, этакой смесью жжёных тряпок и соломы. Метнул коробок обратно.

«Без фильтра «Примина» или что там ещё», – машинально отметил Максим, разглядывая стоявшего вполоборота к нему парня. Невысокий, но крепкий и жилистый, из-под закатанных рукавов клетчатой рубашки выглядывали толстые, перевитые мышцами запястья. Широкий затылок и мускулистая шея. Грубые штаны, именно штаны, а не брюки (на стрелки не было даже намёка) и рабочие ботинки на стоптанной подошве.

«Комитетские, или кто другие? Да нет, не похоже или похоже?»

Он машинально продул «Беломорину», и сквозь крепкий дым продолжил изучать попутчика. Припомнил его руки, как прикуривал, широкие, словно лопаты ладони, пальцы с чёрной «рабочей» каймой под ногтями, шелушащуюся кожу.

«Нет, не похоже – работяга какой-нибудь, шофер или слесарь».

Не добив свою вонючку даже до половины, парень плюнул в жестянку, прикреплённую к грязному окну, и, воткнув в плевок бычок, закрутил его в замысловатую спираль. Потом, передёрнув плечами, сказал в пространство между ними:

— Похолодало что-то, а с утра жара была, к чему бы это?

Максим ничего не ответил, известно, если люди говорят о погоде, значит, поговорить им больше не о чем, и лишь глубоко затянувшись, выдохнул дым в сторону «водилы», как он мысленно его назвал. Он всегда давал «клички» незнакомым людям, если ему доводилось с ними общаться. Хотя действительно похолодало. Под тонкой джинсой куртки по плечам побежали мурашки.

Чуть приоткрыл щиты и потянулся к попутчику, неприятно, но проверить надо.

Ничего необычного он для себя не открыл. Привычная смесь из злости, разочарования и агрессии пополам с тоской, и ещё тонкая нотка горчинки, которую Максим не разобрал. «Ну и ладненько», – решил для себя Максим. Одной проблемой меньше. Он опять прикрылся.

— Ты в Светловоздвиженск едешь? — продолжил разговор попутчик, повернувшись всем телом к Максиму, под расстёгнутым воротом рубашки сверкнуло серебро тонкой цепочки.

Максим кивнул, продолжая молча пускать дым.

— В гости или по делам? — никак не мог угомониться «водила».

«Сказать, что в гости – спросит к кому? Город, скорее всего, маленький, все друг друга знают. Сказать по делам – спросит, по каким? Действительно, какие в их «дыре» дела могут быть?» – прокачивал ситуацию Максим. Ответил нейтрально.

— Проездом.

— Правильно, что в нашем Мухосранске делать. — Словно прочитал его мысли парень и отвернулся.

«Да он с похмела мается».

Максим чуть не рассмеялся: вот откуда эта горечь и тоска. «Собутыльника ищет, да ещё, скорее всего, чтобы спонсировал на ганджибас[2]. Может, правда, раздавить с ним бутылочку, да разузнать, что тут да как, узнать последние новости, может, что про Крюкова слышал? Хотя вряд ли, но чем чёрт не шутит?».

— А я тут, понимаешь, загулял, неделю дома не был, эх, жена и ругаться будет. — Снова повернулся к нему парень.

— А ты разведись и гуляй сколько хочешь, слова никто не скажет. — Бросил Максим. С этим всё ясно: «дохлый номер».

— Да ты что, — «водила», аж замахал руками, — дети у нас, да и люблю я её.

— Ну, тогда терпи.

— Ага, — парень поник плечами.

До самой станции они больше не проронили ни слова.

Станция не понравилась Максиму. Тёмная коробка вокзала, пустой перрон, даже вездесущих бабок, торгующих семечками и сигаретами, не видно. Заполненные до отказа мусорные баки и пыльный полицейский «бобик», при виде которого его попутчик нырнул под платформу, также не добавляли оптимизма в местный пейзаж.

Максим повернулся спиной к станции и посмотрел на город, раскинувшийся по другую сторону двух параллельных, тронутых ржавчиной прямых.

Городок был под стать станции – мрачный, какой-то, неприятно холодный, словно припорошённый пеплом. Даже не опуская «щитов», было ясно, в нём царит безнадёга и ещё что-то… Что-то неуловимо-неприятное и одновременно опасное. Максим втянул ноздрями воздух, пахло тленом и ещё чем-то смутно знакомым, но чем, он, как ни старался, так и не смог понять. Плохим, тёмным пахло.

«Да, неприятное местечко. Словно мёртвое и не похороненное».

Ещё не услышав стука захлопнувшихся автомобильных дверей, Максим почувствовал опасность, слабую и отдалённую, но вместе с тем неотвратимую. Даже не оборачиваясь, он «видел», как синхронно распахнулись дверцы полицейского «козлика» и на пыльный асфальт ступили пыльные «берцы», в которые были заправлены такие же пыльные, «мышастые» ментовские брюки. Пыльные мундиры были перетянуты в поясе пыльными кожаными портупеями, а над пыльными лицами возвышались пыльные, украшенные овальными кокардами (тоже пыльными) серые фуражки.

Ему не надо было глядеть приближающимся к нему «ментам» в лицо, чтобы с уверенностью сказать, что и глаза у них пыльные. Этакие мутные лужицы, припорошённые сверху тонкой, серой пленочкой. От этого обилия пыли неприятно сжался желудок, словно пропустил жёсткий удар под дых.

«Дети пыли» – всплыло в памяти, и два коротких слова заставили его плечи передёрнуться, словно в ознобе.

«Откуда это?» – мелькнуло в сознании и пропало.

— Гражданин, — с ленцой раздалось сзади.

Максим медленно повернулся. Он не хотел глядеть стражам порядка в глаза. Но не глядеть было нельзя, ибо они, как хищные звери, чувствовали любую слабость, малейший страх в человеке. Этот страх гасил волю, делал их хозяевами, а его рабом. Он ослаблял волю и заставлял подчиняться.

 Максим на секунду прикрыл глаза, гася в зародыше мутную волну паники. Он давно уже отвык чувствовать страх, научился подчинять его и заменять другими чувствами. Он чуть качнулся в сторону мышастых «полицаев». Привычный «якорь» сработал, как всегда,  без сбоёв и почти мгновенно.

Голова наполнилась гневом, но не бесконтрольным, а строго подчинённым тренированному разуму. Он позволил ему скользнуть в живот, а оттуда в руки и ноги, оставляя голову ясной. Конечности стали лёгкими и воздушными, из мышц пропала тупая немота, появившаяся после хозяйского окрика. Максим потушил в глазах огонь чувств, заставил его, нет, не погаснуть, но тлеть под пеплом, в готовности вспыхнуть, стоит лишь подбросить в него сухих дров эмоций. Широко улыбнулся и, глядя в глаза, стоявшим напротив него людям, сказал:

— Я что-то нарушил, офицер?

Полицейский, к которому он обращался, был на удивление крепок. «Мышца» играла под мундиром, никакого намёка на «пивное» брюхо, такое характерное для отечественных стражей законности. Всё остальное было именно таким, каким «видел» Максим.

Всё пыльное и скорее не на физическом, а на ментальном плане, хоть и в реальности пыли хватало.

Крепкие пальцы старлея чуть дрогнули на цевьё укороченного калаша.

— Вы, случаем, не заблудились? – достаточно вежливо спросил его полицейский.

Максим смотрел в его изрезанное морщинами, а может, просто складками, лицо, серые, посыпанные сверху серым глаза (где-то он уже видел похожие глаза, но вот где - вспомнить не мог).

«Сколько ему? Не меньше сорока, староват для старшего лейтенанта или в провинции, это максимум, до чего он может дослужиться, не столица ведь. Да вроде в патрулях офицеров не наблюдается, или они тоже патрулируют? Чёрт его знает. Он был слабо знаком с полицейскими буднями».

Надо было что-то отвечать, пауза затягивалась.

— Нет, а что, похоже?

— Вы тут в первый раз, — не спрашивал – утверждал старлей.

Максим кивнул:

— А разве это возбраняется, быть где-то в первый раз?

— Нет, но таким, как вы, у нас не место.

«Что-то он слишком вежлив для полицейского, обычно стражи порядка не церемонятся,  тыкают направо и налево, невзирая на возраст».

— Таким, как я? — Максим прикинулся удивлённым.

— Столичным штучкам, — кивнул старлей.

— Я не из столицы, — Максим покачал головой, — я турист. И тут же понял, что сморозил глупость.

— Ага, без вещей, — заржал напарник старлея, длинная и сухая «жердина» с нашивками сержанта на погонах.

Старший дёрнул складчатой щекой, словно сгонял муху, и «длинный» тут же замолчал.

— Документики у вас, разумеется, в порядке, — судя по тону, полицейский не спрашивал, а констатировал факт.

Максим кивнул, не сделав попытки потянуться за оными.

— Ну, ну. — Старлей козырнул, не торопясь, развернулся и направился к патрульной машине.

Его напарник потоптался немного и рысцой отправился за старшим. Глаза у него были, в отличие от напарника, карими и весёлыми.

«Не ласково встречают здесь гостей, не ласково. С намёком, вроде как убирайся, откуда пришёл».

Максим, в который раз за утро передёрнул плечами, воздух становился всё холоднее.

«Надо найти гостиницу, если она здесь вообще есть».

Вслед за этой мыслью всплыла вторая – нехорошая:

«Пришельцев тут не любят».

Именно пришельцем, а не приезжим чувствовал себя Максим. Чужаком, которому никто не рад и от которого все хотят избавиться. Хоть кто все? Кроме «ментов» и «водилы», он пока никого не встретил. Но своим чувствам он привык доверять, а всё в нём буквально кричало: дело будет гораздо сложнее, чем он думал. Сложнее и опаснее.

Адреналин между тем уже бурлил в крови, заставляя действовать.

«Нет, это не дело, так и дров наломать можно. Надо успокоиться, оглядеться и  хорошенько всё обдумать. Первым делом – гостиница».

[1] Стихи Инны Гнеушевой.

[2] Здесь выпивка.

Глава третья. - Невидимка

Глава четвертая. - Невидимка

Глава пятая.- Невидимка

Глава шестая. Заключительная.

Денису Михайловичу казалось, что таксист едет очень медленно, что каждый светофор горит красным. Он нервозно выглядывал в окно и пытался просчитать сколько ещё осталось ехать до дома. Стёпа чувствовал волнение  отца и, периодически, спрашивал водителя может ли он ускориться.

Когда они подъехали к дому, отец с сыном выбежали из машины и поспешили к себе.

-Совсем уже ополоумели! - недовольно крикнула им вдогонку тётя Люся, которая, как обычно, дежурила около подъезда.

Стёпа, перепрыгивая через ступеньки лестничных пролетов, мчался вперёд. Учитель, прилагая все усилия, старался не отставать от него.

- Звони Антону! - выкрикнул Денис Михайлович, забежав за сыном в квартиру.

- Да-да, сейчас, - парень, трясущимися руками, начал звонить другу.

- Пап? Стёп? Вы чего? - из кухни выглянула напуганная Алина.

- Иди сюда, Алин, стой рядом, - жестом позвал дочь учитель.

- Вы совсем что ли? - девушка, смерив недоумевающим взглядом мужчин, робко направилась к отцу.

-Тох, что видишь? - не обращая внимания на сестру, спросил Стёпа и включил громкую связь на смартфоне.

- Он в квартире. Он вас слышит, точнее нас. Он у вас в квартире!

- Где? Где?! - в панике закричал Стёпа.

- Он тебя видит! Он прямо перед тобой!

У Стёпы глаза расширились от ужаса и телефон выскользнул из его рук. На шее проступила тонкая кровавая полоса. Парень инстинктивно схватился за горло, но уже через мгновение кровь начала хлыстать между его пальцами. Стёпа рухнул на колени, бледнея на глазах. Алина, увидев это, закричала и залилась слезами, её крик эхом разносился по пустому коридору.

- Боже!!! Стёпа!!! - послышалось в динамике телефона.

- Сынок!!! Нет!!! - закричал Денис Михайлович и припал рядом с сыном.

- Что же это такое?! Денис Михайлович берегитесь! - заорал Антон.

Алина с ужасом увидела, как из одного глаза отца начала сочиться кровь, и глазное яблоко вывалилось, оставив в пустой глазнице только красный жгутик. Сплющенное, оно лежало на полу, немного поблескивая. Учитель схватился за лицо. Девушка вжалась в угол прихожей, не в силах отвести взгляд, когда то же самое начало происходить и со вторым глазом. Денис Михайлович метался по коридору, оставляя кровавые отпечатки ладоней на стенах, его крики эхом отдавались в её голове.

- Бегите! Убегайте! - разрывался динамик телефона.

- Дочка беги! - взревел учитель, и в этот же миг затрясся в конвульсиях. Он опустил руки от лица. Алина увидела пустые дыры вместо глаз, лицо отца залитое кровью, широко распахнутый рот и проступающий порез на шее отца. В следующую секунду кровь хлестала и пузырилась, Денис Михайлович упал навзничь и затих.

- Алина! Беги! Слышишь! - голос Антона привел девушку в чувство. Она схватила смартфон брата с пола.

- Что происходит?! Папа со Стёпой мертвы!

- Знаю, но тебе нужно выйти из квартиры. Бегом!

Алина трясущимися руками схватилась за щеколду входного замка, но та не проворачивалась, в истерике, девушка тянула изо всех сил, но только спустя пару секунду поняла, что дверь была не заперта. Она дёрнула на себя ручку двери и почувствовала резкую боль в боку. Быстро бросила взгляд на  себя и увидела струйку крови из правой стороны своего тела.

- Алина! Не останавливайся беги!

- Помогите! - девушка ощутила, как её силой втянули в квартиру за волосы, она упала споткнувшись о труп брата.

- Алина! - Антон слышал крики девушки и звуки разрывающейся плоти. Он не помнит, но в записи разговора, которую потом прослушивали оперативники было слышно, как он надрывно кричит.

Антона доставили в отделение полиции, опросили, и тот рассказал всю правду, которую знал. Следователи записывали, переглядывались и крутили пальцем у виска. Решив, что парень выжил из ума отправили, его в специальное учреждение. Тоха смог с собой пронести контейнер с чёрными переливающимися дисками и каждый день наблюдал за невидимкой. Чем дольше он находился в застенках психиатрической больницы, тем чаще его посещала мысль: "Благодаря коже этого урода я вижу мир. Ощущаю даже запахи последнее время. Я будто бы в очках виртуальной реальности. Можно сказать мне повезло".

В очередной раз, сопровождаемый медсестрой Антон, в инвалидном кресле прогуливался по аллее при учреждении. Он старался не думать о Стёпе, но не мог. Каждый день он винил себя в том, что парень и вся его семья погибли. Он прокручивал эти события в голове и представлял, что бы он мог сделать. От мыслей его отвлек незнакомый голос.

- Здравствуйте, Антон, - теплая, мягкая рука внезапно пожала ему руку.

- Здравствуйте, а кто вы? - спросил парень таинственного гостя .

- Меня зовут Артём Дмитриевич. Я отпустил медсестру, что бы никто нам не мешал. Вы не против? - Антон ощутил, как его кресло начали толкать дальше по аллее.

- Нет, не против.

- Я из особого отдела. И хотел бы с вами говорить о смерти вашего друга Степана Назарова и его семьи.

- Я понял. Хорошо. Я уже все рассказал, но меня здесь закрыли. Решили, что я псих, - парень грустно усмехнулся.

- Читал ваши показания. И должен заметить, что в нашем отделе не считают вас сумасшедшим. Более того, вы для нас невероятно ценны.

- Чем же?

- Вы видите то, что видит невидимка. Из ваших показаний это стало ясно, - Артём Дмитриевич поставил инвалидное кресло на стоп. Парень чувствовал пристальный взгляд на себе.

-  Антон. Вы можете помочь нам?

- Я? Да вы ещё спрашиваете. Я мечтаю, что бы эту тварь изловили.

- Вот и замечательно. Что-то вы загостились в этом заведении, сегодня же вас выпишут, - Артем Дмитриевич продолжил толкать коляску вдоль аллеи.

Антон вдыхал летний воздух, слушал пение птиц, и сжимал в кармане два чёрных диска.  Впервые, со дня смерти Стёпки, он чувствовал себя умиротворенно.

Конец.

Закончив с железом, Максим принялся за тяжёлый мешок. «Убитые» металлом мышцы, поначалу плохо слушались, но в процессе тренировки сила начала уступать место резкости и скорости. Жалобно поскрипывал подвес мешка, глухие удары эхом прокатывались по квартире и тонули в прокладках звукоизоляции. Дом спал, и никто, кроме луны, не слышал треска кожи, когда кулаки входили в резиновую плоть мешка, а локти и колени, раз за разом останавливали накатывающуюся на человека тёмную тушу снаряда.

Максим остановился, только когда руки и ноги налились свинцовой тяжестью и напрочь отказались действовать. Пришло время растяжки. Он тянулся долго и с удовольствием, натянутые мышцы дрожали, как струны безупречно настроенной гитары, посылая в мозг сигналы: нам хорошо, хозяин, мы готовы к бою.

Выжав себя досуха, отдав последние силы – он блаженно растянулся на спине, расслабляясь и пережидая, когда высохнет пот, и снова в душ. После душа он натянул на себя тонкий трикотажный костюм и отправился на пробежку. Через час он вернулся, швырнул мокрый насквозь костюм в корзину с грязным бельём и опять водные процедуры.

После этого он растянулся на матрасе и уснул, наслаждаясь тяжестью хорошо проработанных мышц.

Пегий, сильно потрёпанный воробей скакнул на карниз, был он стар и знал, что здесь часто бывают вкусные хлебные крошки. Но сейчас, кроме пыли, на крашеной жести ничего не было. Он прочирикал: жаль, жаль, очень жаль. Воробей был голоден, а жирные, злые голуби прогнали его из сквера, где седая, сгорбленная старушка крошила булку. «Пегий» злобно прочирикал, кляня на своём языке судьбу-судьбинушку. И, влекомый голодом, заглянул в открытое окно. Под окном, раскинувшись, лежал человек. Воробьишка покрутил головой и скакнул внутрь – на широкий подоконник. Бочком, бочком приблизился к краю, поглядел выпуклым, чёрным глазом на лежащего. Человек не двигался, казалось, даже не дышал. «Растрёпанный» скакнул ещё ближе, уж не умер ли хозяин – и встревоженно выдал заливистую трель.

Лежащий метнулся резко и быстро, словно зверь, из неудобного положения (обе руки под головой, правая нога под левой), сильные пальцы сомкнулись на хрупком тельце. Воробей лишь жалобно пискнул. Любопытство сгубило не только кошку. Но пальцы не сжались, давя в кулаке маленькое тельце.

Максим смотрел на щипаного воробья у себя в руке. Пальцы держали пичугу крепко – но осторожно, почти нежно.

…Меч нужно держать в руке, словно маленькую птицу, сожмёшь сильнее, чем надо – раздавишь, слабее – улетит; как грудь любимой женщины – нежно, но твёрдо…

Вот и он держал птицу, как меч – крепко мизинцем и безымянным, чуть придерживая – средним и едва-едва указательным и большим, замкнув их в кольцо. Наука Исатори Кано крепко въелась в плоть.

— Ну что, дурилка, попался, как кур в ощип. Голодный небось? — Максим время от времени бросал крошки на карниз, прикармливая беспризорных птиц.

— Извини, брат, нечем мне тебя кормить, — он раскрыл ладонь, воробей отряхнулся, чирикну что-то гневное и улетел.

Оставшиеся до встречи время, Максим настраивал себя, как мастер строит хороший, но сбитый музыкальный инструмент. Медитировал, до изнеможения занимался со штангой и гирями, истязал боксёрский мешок и по часу крутил тао[1], вводя себя в ИИС[2]. Подолгу замирая в ключевых фазах движения, и бесконечно медленно перетекал из одной позы в другую, до долей секунды выверяя движения тела с дыханием и остановкой мысленного диалога. Всё это время он ничего не ел, чистя кровь и суставы, лишь пил воду, разведённую с мёдом.

Когда пришёл Иван, он почти вышел на пик формы и в принципе к «поиску» был готов. Стук в дверь застал его, когда он выполнял заключительные движения 24 формы Тайцзи-цуань. Вроде бы простенькой, многими адептами ушу, считающейся бесполезной, по типу утренней зарядки вреда не нанесёт, но и пользы – минимум. Но только не старенький учитель Максима – тот думал иначе. Он считал её недооценённой и при правильном исполнении несущей пользу, расслабляя тела и успокаивая дух. Именно то, что сейчас требовалось Максиму.

Он чуть развернулся вправо, перенося вес тела на правую ногу. Левую руку по дуге отвёл влево и вверх, словно бы задерживал удар невидимого противника, правый кулак вернулся к груди тыльной стороной вниз. Левая нога шагнула вперёд, правая ладонь, сжавшись в кулак, скользнула вдоль тела к правому боку, а левая ладонь сделала лёгкое, зачерпывающее движение наружу.

Максим перенёс вес тела на левую ногу с одновременным ударом кулака правой руки, левая ладонь остановилась возле локтя правой.

Всё это он проделал с закрытыми глазами. Когда постучали в третий раз, Максим пошёл открывать дверь.

Тьма – вязкая и густая, как смола, ни отблеска света, ни движения. Абсолютная пустота, застывшая монолитом и одновременно живая – дышащая.

Прежде чем нырнуть, Максим скользил взглядом по стихам, которые писала девочка по имени Инна. К сожалению, ни дневника, ни писем Крюков не принёс, а когда Максим напомнил – только развёл руками. Не столько вчитываясь в буквы, сколько ловя ритм и настроение коротеньких строчек, долго мял в руках канареечного цвета футболку. Потом прижался к тонкой ткани лицом, вдохнул запах. Пахло неиспорченным девичьим телом и сладкими, с еле уловимой горчинкой, незнакомыми духами. Подержал в руках любимую в детстве игрушку – порядком помятую Барби. Всмотрелся в фотографию: чуть вьющиеся волосы ниже плеч, широкая улыбка, слегка неровные зубы, которые её не портили, пухлые губы и упрямый нос. Ничего особенного.

— Девочке 16 лет, не курит и, судя по всему, не пьёт, занимается спортом, с мальчиками не спала. — Больше ему пока добавить было нечего.

Он походил по комнате, вернулся к столу, перетасовал пачку фотографий, повертел в руках мелочёвку, принадлежащую девушке. Несвежий носовой платок, расчёску, сточенный до середины перламутровый столбик помады, институтский конспект лекций, брелок с мобильного, ещё что-то, он не заметил – начал входить в состояние.

Махнул Крюкову:

— Уходи, я выйду, как закончу.

Как Крюков ушёл, он не заметил.

Максим, как сомнамбула подошёл к холодильнику, достал водку, налил в стакан и убрал его обратно в белое нутро.

Не торопясь, задёрнул шторы, погасил свет, поставил перед собой толстую свечу, чиркнул спичками. За свечой прикрепил фотографию Инны – на ней она смотрела прямо в объектив, подперев подбородок ладонью. На русых волосах венок из одуванчиков, в серых с зелёными искрами глазах плещется веселье, нижняя губа шутливо оттопырена, и за белой полоской зубов – розовый язычок. Перед свечой расстелил карту города, где предположительно находилась девочка, рядом положил танто.

Плавно опустился на пятки, гибкий язык пламени танцевал перед глазами. Максим прикрыл глаза, сквозь узенькие щёлки, смотря на пламя. Дождавшись, когда огонёк наиграется и замрёт в обманчивой неподвижности, раскрыл глаза и впился взглядом в прямоугольник прошлого. Он скользил вниманием по лицу девочки, впитывая в себя черты юного лица: ямочки на щеках, лёгкие улыбчивые морщинки в уголках глаз, складочку на верхней губе, тонкую переносицу, искорки в глазах. Лицо надвинулось на него, нет, это он, пройдя сквозь пламя, впитал его в себя и стал с ним единым целым. Не мёртвым прямоугольником цветного картона, а юным, порывистым и… живым. В голове заметался девичий смех с лёгкой хрипотцой, смех, достойный не беззаботной юности, но опытной зрелости. Вдохнул горький запах полыни и луговых трав. Почувствовал тяжесть русой косы на шее, лёгкость ног и ничем не замутнённую радость жизни. И рывком нырнул во тьму. Он впустил в себя её мир, не просто окунулся в него (став свидетелем чужой жизни), он стал ею – тонкой девочкой Инной, гордой и нежной, смешливой и романтичной, порывистой и скрытной. Живой. Выплёскивающей в стихах свою боль и ещё что-то. Но что – он не знал. Ведь, кроме боли, ничего чувствовать не умел.

Перед глазами заскользили строчки стихов:

Озёра белые мертвы;

В них жизни нет.

Пластинки резвые листвы

Упали в снег.

Здесь всё на грани,

Всё молчит.

Незатянувшаяся рана

Кровоточит.

Сквозь кроны

Пробиваются лучи.

Во мне от боли

Каждый член кричит.

От этой белой тишины.

Схожу с ума.

От этой чёрной белизны

Вопит душа.

Я, словно луч,

Хочу пробить броню,

Но стаи туч

Меня скрывают на ходу.

Озёра белые мертвы;

В них жизни нет.

Пластинки резвые листвы

Упали в снег.[3]

Взметнулся и опал нож, пришпилив карту к столешнице и до середины уйдя в стол. Рука, сжимающая рукоять, обмякла и безжизненно упала. Максим очнулся от жуткой боли, буквально сверлившей затылок и отдающийся болезненными уколами в левой глазнице. Из носа, пятная хлопок футболки, капали тёплые капли, в призрачном свете догорающей свечи казавшиеся тёмными, почти чёрными. Своим маслянистым блеском они вызывали тошноту.

Он с трудом разогнулся, в суставы словно насыпали песку. Морского, чёрного и крупного, чтобы больней было. На дрожащих ногах он добрался до холодильника, тяжело опёрся на него и отправил в рот ледяную водку. Стянул с плеч испорченную майку, умылся. В голове слабо тюкали отзвуки боли – то ли ещё будет, завтра придётся расплачиваться за вторжение в чужую жизнь, а сейчас… Он высунулся в окно: на скамейке нервно курил Крюков. Максим попытался свистнуть, не вышло. Махнул рукой, тот едва не бегом кинулся к подъезду.

Сил хватило только на то, чтобы открыть дверь. Опер ввалился в квартиру:

— Ну как, удалось?

Максим махнул рукой в сторону карты, выдохнул:

— Подробности, потом, — и свалился, прямо под ноги Ивану.

Проснутся оттого, что болит голова – это ещё то удовольствие. И всё это удовольствие Максим испытал на следующее утро. Он сел на своём матрасе и обхватил голову руками, казалось, она сейчас разлетится на куски, как спелая тыква под метким ударом камня. Живот крутило, к горлу подкатила тошнота. Он сглотнул. Тут же перед его лицом появился стакан, пузырьки весело поднимались со дна, слабо шипя при этом.

— Выпей, полегчает.

Максим ухватился за толстое запястье и выпил прохладную жидкость до дна.

Проскрипел:

— Полотенце.

В руку ему ткнулась мягкая ткань. Он стянул её на своей голове. Стало легче, ощущение, что голова вот-вот раскроется, как диковинный цветок, прошло. Осталась лишь тупая боль, маслянистой плёнкой растёкшаяся по своду черепа и мешающая думать.

Крюков помог ему добраться до наполненной ванны, и он с облегчением опустился в горячую воду. Когда вода остыла, Максим спустил её и встал под душ, как был, с замотанной головой. Лёд сменял пламя и обратно, и так до тех пор, пока боль не сдалась и не отступила куда-то на самый край сознания. Только после этого он растёрся до красноты и вышел к Крюкову.

Иван снова протянул ему стакан с чем-то холодным и пузырчатым, Максим снова выпил, и стало совсем нормально.

— Что это?

— Обычный растворимый аспирин, а что, тебе нельзя? – Встревоженно спросил Крюков.

Всё нормально, — жестом ответил Максим.

— Можно рассказывать?

— Нужно, — серьёзно кивнул Крюков.

— Девочка жива, находится… — Максим кивнул на пришпиленную к столу карту. — Там.

— Дом номер 3 по улице Ленина, я уже посмотрел, пока ты спал.

— Я выполнил всё, что вы от меня хотели? – Максиму очень хотелось остаться одному.

Крюков кивнул.

— Надеюсь, ты тоже выполнишь своё обещание, и больше я тебя не увижу.

Накануне Максим поставил жёсткое условие: он делает своё дело, и больше ни при каких условиях контора не обращается к нему, никаких больше дел. Крюков пообещал, что больше никаких «поисков», уж на это его полномочий хватит. На том и порешили.

— Что, даже на огонёк заглянуть нельзя? Просто так, на рюмочку чая.

— Просто так – можно.

— Ну, то добре, хлопче, — Крюков широко улыбнулся и протянул ему руку.

Их глаза встретились, и Максим крепко пожал протянутую руку.

— Как всё закончится, загляни ко мне, посидим… чаю выпьем.

Максим глядел в широкую спину гостя, неторопливо уходящего по дорожке, и чудилось ему в его упругой, по-военному чёткой походке какая-то обречённость, и нехорошо так кольнуло под сердцем, и подобрался, как в предчувствие опасности, живот. Зазвенели натянувшиеся нервы и… наваждение сгинуло, а в голову тюкнула вернувшаяся боль.

Максим отошёл от окна и лёг спать.

[1] Тао – формальные комплексы приёмов в ушу.

[2] ИСС – Изменённое состояние сознания (транс).

[3] Стихи Инны Гнеушевой.

А может, пообещать им сотрудничество, а самому свалить подальше? Перейти на, так сказать, нелегальное положение? Но до чего же неохота бросать свою берлогу – сроднился он с ней, почти полюбил. Привык жить вот так – спокойно, без спешки, даже с маятниками примирился. Воистину, привычка – худший враг воина.

Да и переход на «нелегалку» был бы затруднителен, запасной паспорт у него есть, но вот запасного аэродрома, увы и ах – нету. Нет, не потянет он игры с госструктурой. Игралка ещё не выросла, не Дед он. Совсем не Дед.

Хотя… Хотя кто сказал, что всё, что наплёл ему Крюков, правда? Да нет – правда, поправил себя Максим. Даже в постмаятниковом состоянии он сумеет распознать ложь. К тому же ухватки у гостя отнюдь не бандитские. Нет, непохож он на «братка». Чувствуется в нём стержень, и не уркаганский, а скорее офицерский, ещё той прежней – имперской закалки. У него, небось, и дед, и отец Родине служили, да не при штабах отирались, а в самом, что ни наесть «поле».

Как-то совестно его обманывать. Давно ему никто так не нравился, как сидящий напротив него. Такого хорошо иметь в друзьях, как батя говорил: 24-х часовой друг. Поможет в любое время, наизнанку вывернется, а для друга всё сделает и не предаст, ни при каких условиях. А уж враг из него, так просто загляденье. Как говорил всё тот же Исатори Кано: …Суди о человеке не по его друзьям, а по врагам. У великого человека и враги великие…

Ну что ж, сыграем в предложенную игру. Соскочить-то он всегда сможет, по крайней мере, попытается. Да и терять ему, по сути, нечего. Всё, что ценно, он уже давно потерял. Не за квартиру же с хромированными железяками цепляться. А жизнь, что жизнь? Разве  это жизнь? Он с непонятной тоской обвёл взглядом квартиру.

Цапнул пачку сигарет, прикурил и выдохнул с дымом:

— Давай уточним. Вы хотите, чтобы я для вас нашёл человека? Так как сами, по каким-то таинственным причинам, не можете этого сделать?

Иван хотел что-то сказать, но Максим жестом прервал его:

— Я не закончил. Возник вопрос: лучше меня «нюхачей» не нашлось? Специалистов именно по людям. Даже необязательно из так называемых «неомагов». Я с ходу мог бы назвать пару имён. Они справятся за пару минут там, где я полдня ковыряться буду, неизвестно с каким результатом.

— Ну, назови.

Максим покачал головой:

— Звиняй батьку, сроду не стучал и стучать не буду.

— Тогда я сам, — Крюков усмехнулся, — Нестор, Матрёна, Иван Васильевич и Катя. Ты эти имена мог назвать? Если нет, то я ещё могу парочку подкинуть.

Он хотел его удивить, но выпад не прошёл, Максим к чему-то подобному был готов.

— Что и они не смогли помочь?

— Ты хорошо их знал? В каких вы были отношениях? — Крюков оставил его вопрос без ответа.

— Это что, допрос? — Максим оставался спокойным, только нехорошее чувство шевельнулось в груди, и непроизвольно, как перед броском, подобрался живот. Плохое такое предчувствие, словно гусь по могиле прошёлся.

— Ответь, пожалуйста, — как-то излишне спокойно сказал Крюков, глядя при этом в сторону.

Что мог ему ответить Максим?

Что с Нестором был в хороших, можно сказать, приятельских отношениях. Выпивали пару раз в год. Он нравился ему тонким чувством красоты и поразительным для деревенского парня, чисто английским юмором.

Что, Матрёну он уважал, как самого светлого человека, из встреченных на своём пути. Уважал за железную волю и огромный талант. За то, что никогда не пользовалась своим даром во вред людям, а за поиски детей не брала плату.

Что, Ивана Васильевича, этого чесоточного гадёныша и любителя молоденьких девушек, он искренне ненавидел. За вечно потные руки и бегающие масленые глазки. Ненавидел за неразборчивость в целях и в средствах их достижения.

Что Катя – девушка с иссиня-чёрными волосами, такими густыми и длинными, что, когда под душем она распускала тяжёлую гриву, вода не могла добраться до тела, блестящими жемчужинами застревая в упругих прядях. С ослепительно, невозможно голубыми глазами – была первой и единственной, кто сумел растопить, нет, не растопить, лишь слегка подтаять ледяную корку, сковавшую его.

Максим выкинул из головы образ её тонкой, как тростинка, фигуры. Помотал головой, отгоняя зазвучавший в голове звонкий, с перезвоном серебряных колокольчиков, смех.

Что все они были природными «нюхачами», с огромным талантом, любовно отточенным упорными тренировками? Максим им и в подмётки не годился.

Что он мог сказать? Ничего. Поэтому он лишь пожал плечами:

— Разные были отношения.

И повторил обречено:

— Разные.

— Значит, тебя не слишком заденет то, что ты услышишь.

Крюков замолчал и после паузы добавил:

— Они все мертвы. Все, кроме Ивана Васильевича, он в больнице.

Это был по-настоящему сильный удар, и Максим его пропустил. И сейчас, как боксёр в состоянии «грогги» – потерял ориентацию в окружающем пространстве. Земля ушла из-под ног, а голову заволокло туманом беспомощности.

Но надо отдать ему должное, в себя он пришёл быстро. К такому Максим, конечно, не был готов, но удара ожидал. Лишь сухость во рту напоминала о пережитом.

Хотел спросить – как это случилось, но рот выдал другое:

— С чего ты решил, что если у них не получилось, смогу я?

— Иван Васильевич сказал, что лучше тебя нет.

«Поднасрал таки, гадёныш».
Усталость навалилась как-то сразу – рывком.

— Что с ними случилось? — если честно, ответ Максим слышать не хотел.

— Умерли во время… — Крюков замялся, ища подходящее слово — …сеанса.

— Такого не может быть, — Максим покачал головой, потом поправился, — я о таком не слышал. Во время поиска умереть нельзя! Это всё равно, что умереть, лазая по интернету, вероятность такая же – один шанс на миллион. Ты слышал о таком, что кто-то умер, ища инфу в Гугле? Я, нет. Так что не верю я в такую смерть.

— Разве это одно и то же: поиск в сети и поиск…— Крюков неопределённо помахал рукой над головой — …в высших сферах?

Максим пожал плечами.

— На мой взгляд, принцип один.

— Что за принцип такой?

— Принцип удалённости, но сейчас, это не важно. А важно то, что ты что-то недоговариваешь.

— Ты отчасти прав. Я не всё сказал. Они умерли в течение часа после сеанса. Вроде бы все смерти случайны, и, так сказать, не насильственны.

— Что это значит, не насильственны? — Максим был удивлён. — Что-то вроде сердечного приступа?

— Не совсем…

Всё могло бы пройти незаметно для бдительного ока конторы. Если бы не чьё-то мудрое решение проводить поиски в один день, с небольшим разбегом по времени. Вначале планировалось провести «сеанс одновременной игры», но были опасения, что «нюхачи» будут мешать друг другу. Возможно ли такое, никто не знал, но на всякий случай решили подстраховаться.

Первой, как самой опытной (так, по крайней мере, казалось конторским), за поиски взялась Матрёна. Почему они начали с неё – непонятно. Логичнее было бы начать с самого слабого, но комитетчики уже привлекали её к поискам, и все случаи их совместной работы были успешны. Для работы, кроме фотографии и карты, ей ничего не надо было. Всё находилось у неё в голове. У опытной «поисковички», находившей пропавших людей, не раз и не два – ничего не вышло. Первая попытка прошла впустую, вторая, третья – ничего, полный ноль. Лишь глухая пустота и холод, как от мёртвого человека…

____________________

Взгляд из-под ресниц.

Матрёна.

Она открыла глаза. Боль тупым комком разлилась по темени, двумя холодными свинцово-серыми ладонями обхватив голову от затылка ко лбу. Ничего, полный ноль, даже не стена, как при хорошей защите, а тёмная – чернильно-беспросветная мгла, в которую проваливаешься как в болото, и она высасывает тебя, забирая последние силы, не давая вырваться на поверхность. И холод – мертвецкий, забирающий последние крупицы тепла вместе с жизнью. Этого она им не сказала, ни к чему, она и так не любила работать с органами, но приходилось. В обмен на спокойную жизнь и работу, без оглядки на мелких уголовников и «братьев» по профессии.

Быстро засобиралась и ушла, отказавшись от провожатого. Как ни странно, шагнув из прохлады полутёмного подъезда в удушающий зной улицы, головная боль сгинула – словно ночной кошмар при первых солнечных лучах.

Матрёна постояла, ловя поднятым к небу лицом, жаркое прикосновение солнца, и направилась в сторону трамвайной остановки. Перед проезжей частью в ожидании зелёного света замерла пёстрая толпа. Дребезжа блестящей дугой рельс, показался трамвай. Толпа дружно качнулась в предвкушении раскалённой металлической коробки. Матрёна, ускорив шаги, нырнула в просвет меж потных спин. Трамвай подошёл, и люди рванули через дорогу, не дожидаясь, когда трамвай откроет двери. Матрёна ввинтилась в людской поток, надеясь первой достигнуть раздвигающихся дверей.

Внезапно у Матрёны закружилась голова, ноги ослабели, и её повело влево, под самый нос замершего металлического чудовища. Ей показалось, что глаз замершего перед ней зверя приглашающе подмигнул ей, а огромный язык пробежал по красным хищно-узким губам. Она встала как вкопанная, ей очень не хотелось во чрево этого чудища, её грубо толкнули в спину и обругали. Трамвай разочарованно лязгнул дверями. Матрёна облегчённо вздохнула – наваждение скинуло, были только липкий зной улицы, готовый тронуться трамвай и гневное бибиканье разозлённых автомобилей. Женщина поняла, что стоит посреди проезжей части, мешая проезду. Она шагнула назад, тонкий каблук подломился, и она, нелепо взмахнув руками, рухнула прямо под накатывающий на неё чёрный огромный «джип». Последнее, что Матрёна запомнила – надвигающаяся на неё хромированная решётка бампера, бьющий по ушам, визг тормозов, глухой удар и ослепительно-белая вспышка перед глазами…

Нестор.

Он открыл глаза, поёжился, тело словно сковало льдом – и это в середине жаркого полдня. Холод был не снаружи, он шёл изнутри. Неудача. Он так и не смог увидеть девчонку, ни увидеть, ни почувствовать – сплошной мрак и холод.

Нестор покачал головой:

— Ничего, — и извиняющее развёл руки, — мне кажется, она…, — он замялся, — мертва.

Куратор, ни чего не сказав, хмуро кивну – мол, забирай свои причиндалы и убирайся.

Нестор быстро покидал свои инструменты в спортивную сумку, осторожно спрятал шаманский бубен в специальную пластиковую коробку, напоминавшую коробку из-под пиццы, и, откланявшись – выскользнул из квартиры.

На улице он зябко передёрнул плечами: да, работа на контору – то ещё удовольствие. Только дома он заметил, что голову стянула тугая лента боли. Махнув неразбавленного виски, он встал под душ. Тугие струи воды разогнали хмарь в голове, и жизнь снова засверкала красками. Сладко потягиваясь, Нестор шагнул через высокий край ванны, в предвкушении звонка, Свете, или Вере, или Любе, уж кто свободен будет. И они закатятся в уютный чешский ресторанчик, а после…, ум-м-м после они…

Нога поехала по мокрому кафелю, дикой болью отозвались раздираемые связки в паху. Тело дёрнулось, и затылок пришёлся аккурат на край советского чугунного монстра…

Катя.

Она сладко потянулась в горячей воде, разминая затёкшие мышцы.

— Ну, на фиг этих ментов. Выжали досуха и даже спасибо не сказали, хотя заплатили изрядно, – мысли лениво ворочались в слабо побаливающей голове.

Катя посмотрела на своё тело. Острые грудки с розовыми сосками возвышались над белым холмом ароматной пены. После «сеансов» она всегда ощущала острое желание, видимо, тело требовало компенсацию за потраченную энергию. Вот и сейчас она чувствовала волну страсти, зарождающейся в груди и мягкой волной спускающейся в живот, и дальше вниз, до самых пальчиков ног с аккуратным розовым лаком. Она провела ладонью по моментально напрягшимся соскам: как хочется… Но вот незадача, она уже полгода как одна, что же, можно и так, правда? Язык облизнул пересохшие губы, пальцы скользнули к аккуратно подбритому клинышку тёмных волос внизу живота. Кого же… Острой грустью кольнула пришедшая из глубины мысль – Максим. Да, пусть будет он – сильный, надёжный и такой безнадёжно далёкий. Она еле слышно застонала, лаская набухшую грудь. Представляя серые, с плещущейся на дне грустью, глаза, ласковые губы и сильные, нежные руки. Ладонь накрыла лоно, пальчик скользнул в…

— Чёрт! — резкая трель телефона рванула натянувшиеся нервы, пятки скользнули по дну ванны, и она с головой ушла под воду. Руки вцепились в гладкий фарфор, и она с плеском выдернула себя наружу.

Телефон не умолкал, трезвоня в кармане халата. Она протянула руку – не достать, пальцы хватали воздух в паре сантиметров от сброшенного на пол шёлка. Катя приподнялась из пенной шапки и, перегнувшись через край, подцепила-таки упрямую ткань, потянула на себя, нащупала плоскую, заходящаяся истошными трелями, коробочку. Как только она дотронулась до него, звонок резко оборвался.

Катя вздохнула. Ну вот, такое настроение порушил. Ноги второй раз скользнули по скользкому фарфору, и она, дёрнувшись всем телом, упала в воду. Затылок глухо впечатался в стальную, блестевшую хромом, полку. Многочисленные баночки с шампунями, кремами и притираниями посыпались на пол.

Удар был не сильным, да и завязанные в тугой узел волосы смягчили удар, но его всё-таки хватило на то, чтобы выбить из девушки сознание. Тело с головой погрузилось в воду. Катя почти сразу пришла в себя, дёрнула руками, пытаясь ухватиться за края ванны и вытянуть себя на поверхность. Привычного гладкого фарфора не было. Словно уютный мир ванны превратился в огромный враждебный океан. Она колотила руками, пытаясь уцепиться хоть за что-нибудь, но вокруг была лишь одна вода…

Иван Васильевич.

Он потёр руки, готовясь плеснуть в пузатые рюмки чёрный ямайский ром. То, что поиск не удался, его не расстроило, ну вот ни на грамм, ни на миллиметр не расстроило. Да он, положа руку на сердце, шибко-то и не старался. Тёмная история, ну её в болото, так, для вида попыхтел и отбой – мол, не вышло, господа мильтоны. С кем, как говорится, не бывает? Да и не хотелось ему лезть снова в темноту, негостеприимная она была в этот раз – холодная и угрожающая, не такая, как всегда. Правда, и уходить сразу он тоже не торопился, заприметил, едва войдя в комнату – початую бутылочку с ромом – его любимым, чёрным. Да не абы каким, а самым, что ни наесть натуральным, ямайским. И вот, дождавшись ухода начальства, он подкатил к своему куратору – строгой женщине средних лет, с роскошной гривой каштановых волос и с такими шальными глазами, что у Васильича (так в мыслях он себя называл) при взгляде в этот карий омут моментально потели ладони и начиналось шевеленье в штанах.

— Лидия Аркадьевна, плеснули бы в рюмочку, голова болит – сил нет, — начал он подкат жалобным голосом.

Та стрельнула в его сторону, враз потемневшим глазом, с явно видимой иронией изогнула уголок чётко очерченного рта и достала пару пузатых, тёмного стекла рюмок.

Васильич намёк понял. Засуетился, щёлкнул застёжками кожаного, щёгольского портфеля и достал лимон с плиткой горького шоколада.

Тёмный, густой ром пошёл хорошо, ароматная жидкость расслабила обоих – и мужчину, и женщину. Они сидели напротив друг друга, почти касаясь коленями, Васильич увлёкся – сыпал анекдотами и историями из своей «сыскной» практики. Лидия Аркадьевна оттаяла, улыбалась уже не только уголками умело подведённого рта, между губ поблёскивала ровная полоска зубов. Вьющаяся мелким бесом, упругая прядь волос вырвалась из строгой причёски, она сдувала её, но та всё возвращалась на гладкий лоб – прикрывая потеплевший, искрящийся весельем глаз.

Рука Васильича перекочевала на круглое колено Лидочки (так в пылу рассказа он назвал её, а она не поправила) и та не сбросила её, а, напротив, накрыла его пальцы мягкой ладошкой.

Раздухарившись, опьянённый крепким спиртным и близостью красивой женщины, Иван Васильевич разлил остатки рома и, поднявшись, провозгласил:

— За прекрасных дам и… продолжение вечера!

Подмигнул раскрасневшейся женщине, махнул рюмку, не глядя, подхватил со стола дольку лимона и залихватским движением кинул её в рот и… страшно захрипел, побагровел лицом и заметался по комнате – лимон встал поперёк горла, мешая дышать. Отчего-то бросился к балкону. Жалобно охнул отлетевший в сторону столик, завизжала испуганная женщина. Нога ловеласа поехала по половинке недорезанного лимона, и он с грохотом вылетел с открытого, по причине жары, балкона.

Спасло его то, что оперативная квартира была на втором этаже, а машина скорой приехала через пять минут…

____________________

— И как он?

— Хреново, многочисленные переломы, да и на голову он приземлился неудачно. После операции пришёл на полчаса в себя, всё твоё имя бормотал – он поможет, он поможет. Потом впал в кому.

— Ха, здорово, значит, вы теперь решили попробовать, что со мной будет? Не жахну ли я также, как они? — слова вышли чужими, наждачной бумагой продираясь сквозь горло.

— Ты, Максим, из другого теста вылеплен, с тобой по-другому будет.

— С чего такая уверенность?

Крюков развёл руками, печально улыбнувшись.

Максим прикрыл глаза: Катя, Катенька, Катюша, как же так?

Открыл глаза:

— Хорошо я согласен, только сейчас я не смогу, обождать надо, через неделю буду готов, тогда и попробую.

Крюков поморщился:

— Нельзя так долго ждать. Время, как песок сквозь пальцы уходит. Через неделю поздно будет. Поздно!

Оглушённый известием о гибели Кати, Максим не обратил на его фразу внимания и не спросил, чем так важен для них объект поиска. Как выяснилось потом, зря.
— Хорошо, через три дня, мне подготовиться надо.

Крюков кивнул:

— Добро, через три дня я у тебя.

— Приходи один, приноси фотографию и карту города, где её видели.

— Больше ничего не надо?

— Да, чуть не забыл. Принеси личные вещи: дневники, письма какие-нибудь, бельё нижнее, любимые вещи, игрушки.

Крюков опять кивнул, как дятел, мелькнула злорадная мысль.

— И приходи один, понял? Один. И последний вопрос: ты уверен, что со мной не произойдёт «несчастного случая», как с другими?

— Уверен.

— С чего такая уверенность? — Максим выжидающе глядел на него, не то чтобы он боялся, но…

Крюков покачал головой:

— Давай на этот вопрос я отвечу после дела.

— Хорошо, на этот и ещё на много других, у меня их достаточно накопилось.

— Если смогу, — опер повернулся и вышел.