CreepyStory

Старая, как мир игра. Я преследую, он убегает. За мной годы спецподготовки. За ним,– острое желание жить. Мне нравится моя работа. У нее почти нет недостатков. Я много путешествую. Всеми видами транспорта, от архаичных до ультрасовременных. Риск и адреналин постоянно держат меня в форме. Каждое выполненное задание строит мою карьеру. Наконец, я просто делаю мир чище. Те, за кем я охочусь,– отступники. Отмороженные на всю голову. Причем до полного ее отрыва. Иногда и в буквальном смысле. За мелкой сошкой Удильщика не пошлют. Слишком накладно. Вот и сегодня я вываживаю крупную рыбу. Потянет на повышение в звании. Ох, и взбаламучу я болото, когда обустроюсь на шестом уровне Башни! Не уйти от меня, голубчик! Акулам на мелководье нелегко прятаться. Но не всегда. Нынешний клиент оказался крайне изобретателен и изворотлив. Мимикрировал он великолепно. Почти идеально. Час назад я едва не прошел мимо, обманутый маскировкой. Потрепаный плащ, видавшая виды шляпа. Даже ботинки в пыли. Стоял себе у газетного киоска возле метро, никого не трогал. И даже в спектре, генерируемой моими шпионскими очками, никак не проявлял себя. Самоконтроль на высоте! Хотя, почти наверняка, заметил меня загодя. Я тоже умею смешаться с толпой. Но не столь искусно, не столь. Отчасти мне повезло. Он засветился. В буквальном смысле. Выдал единомоментно всю радугу, шесть раз подряд. Естественно, в спектре, увидел только я. Рекубертат. Процесс в биологии чем-то схожий с линькой у змей. Только пресмыкающиеся медленно меняют шкуру. А мой преследуемый очень быстро обновляет тонкую оболочку. Феноменально быстро, как никто! Управлять инициацией спонтанного процесса он не может также, как человек усилием воли не способен прекратить дышать. Но вот скорость, выходит, научился регулировать!

Но хитрые манипуляции с жизненными токами не спасут его от меня. Все, красавчик, теперь ты мой! Он уходит, не оглядываясь. Я приклеиваюсь, как мокрый лист к башмаку. Улица за улицей, поворот за поворотом, переход за переходом. Людей по пути встречается все меньше. Он направляется к окраине. А мог бы рвануть в центр. И попробовать сбить след, растворившись в людском потоке. Но отчего-то не стал. Колодцы дворов, затененные арки архаичных проездов. Серый плащ, бурая шляпа все ближе. Уличные фонари зажигаются, уверенно разгоняя тьму. Большой город, развитая коммунальная структура. Глухих переулков почти нет. Как и низких заборов, которые можно перемахнуть с ходу. Хотя дома по ходу следования становятся попроще. Даже панельные изредка попадаются. Дыра в заборе. Так, надо аккуратно, чтобы не зацепить рваные края отогнутого листа полой куртки.

– Шлеп! Шлеп! Шлеп!

Он топает по лужам. Не бежит, но и не укорачивает шаг. Хотя слегка и запыхался. Даже звуки, которые он издает, человеческие. Поработал над образом, что тут скажешь!

Заброшенная стройка, сиротливо ржавеющий кран на подъездных путях.

– Скрип... Скрип...

Ветер безразлично раскачивает крюк.

Беглец ныряет в прямоугольный проем недостроенного подъезда. Ну что, погоня подошла к концу? Устремляюсь следом, уже видя перед собой уютный свеженький отнорок Коралловой Башни.

– Ха!– неожиданно обрушившийся на голову жесткий удар едва не сбивает с ног.

И тут же в живот упирается твердое. Тщедушный на вид мужичок одним рывком вдавливает меня спиной в кирпичную кладку. Ну вот, куртку все-таки подпортил.

– Поговорим?– он не злится. Не паникует. Не жаждет моей крови. Хладнокровный тип, да. Игра слов. Мы оба знаем, что, в отличии от землян, его кровь и в самом деле имеет температуру окружающей среды.

– Поговорим,– так же спокойно откликаюсь я.

Ствол пистолета, так не комфортно вдавившийся в живот, я игнорирую. Обычного, местного вида, пистолет, к слову. Не десантно-космический, из другой эпохи и цивилизации.

Не сводя с меня глаз, он отступает немного. Очки, небольшая сутулость, двухдневная щетина на щеках. Нет, если бы не внезапная вспышка рекубертата, я бы его не узнал. Он делает приглашающий жест. Такой, какой принят у людей.

Проходим в квадратную комнату без потолка. Стопки кирпичей на полу возвышаются намеком на совершенство. Или на то, каким видится совершенство обитателям планеты Земля. Уних до сих пор в почете прямые линии и углы. Сумерки сгущаются, но ни одного из нас наступающая мгла не смущает. Видим в темноте мы оба неплохо.

– Присядем?– не дожидаясь его согласия, опускаюсь на стопку керамики.

– На дорожку?– он кривит губы в попытке имитации эмоций. Не мне судить, насколько высоко его актерское мастерство. Кажется, еще и козыряет знанием идиоматических выражений аборигенов.

– Почему вы не можете оставить меня в покое? Кому я мешаю?

– Есть протокол. Есть закон. Ты нарушил и то, и другое.

– Да неужели!? Но те законы, по которым жил я, остались за много световых лет отсюда. А здесь я ничего не нарушал.

– Ну брось. Оба же мы знаем.

– Метаморфоз? Трижды за девяносто шесть оборотов планеты? Ты серьезно? Я свел к минимуму деление клеток!

Трижды. Всего трижды за такой долгий срок! Если не лжет, конечно. Но зачем ему лгать? Тем более не трудно проверить. Зная физиологию гостя планеты Земля, я просто поражен его самообладанием.

– И тем не менее.

– Послушай. Не тебе меня судить! Сколько дуэлей ты пережил? Четыре, пять, семь? А я прошел более шести дюжин!

– Сколько же ты прожил на Горгоне? – Он здесь давно. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что размер вознаграждения возрастет. Плохо,– потому что у меня явно неполная информация о преследуемом.

– Я рожден раньше, чем встретились родители твоих родителей!

Это расхожее выражение горгонианцев. Крылатая фраза, гипербола. Но что-то мне подсказывает, что моего подопечного словотворчество интересует мало. И его посыл следует понимать буквально.

– Ты угнал корабль. Ты проник на планету класса «М», планету карантинного цикла. Кем ты вообще себя возомнил?

– Тебе не сказали, кто я,– он говорит уверенно.

– И кто же?– сейчас начнется демонстрация гордости и уникальности. Все отступники без исключения поражены если не вирусом мании величия, то уж бациллой тщеславия точно!

– Я генетик-менталист.

– Ханолог?– и не думаю скрывать нотки презрения в голосе. Мне нужно вывести его из равновесия. Презрение, впрочем, вполне искреннее. Названная наука сродни астрологии. Гаданию по изгибам гривы морских коньков. Или призыву духов Глубин. Чистой воды надувательство.

– Ты напрасно столь пренебрежительно отзываешься о роде моих занятий. Вполне вероятно, что не далее, как нынешним вечером, моя правота станет для тебя столь же непреложным фактом, как восход солнца над Западной Лагуной.

Снова поговорка с Горгона.

Вместо ответа я чуть потираю створки жаберного каркаса друг о друга. Раздается звук, похожий на скрип рассохшихся половиц. Не особенно громкий, но пронзительный. Жесточайшее оскорбление собеседника на его родной планете. На нашей планете.

– Вы дурно воспитаны, молодой человек. Как и три ваших предшественника.

Ха! Да он никак запугать меня хочет. На краю сознания проскакивает «трижды за девяносто шесть оборотов». Не поверю, что это донное недоразумение смогло устранить трех Удильщиков. Зря он надеется на оружие аборигенов, ох и зря! Я достаточно долго отвлекал его разговорами. Пора!

С выдохом свожу руки. Человеческие конечности анатомически устроены несовершенно. Подвижность суставов сильно ограничена. Поэтому ему не удержать оружие. Вороненый пистолет отлетает в угол. Я пытаюсь достать свой игольник. И мне удается! Сейчас сжатый под огромным давлением газ вытолкнет шприц с парализатором! Но меня ждет жутчайшее разочарование.

– А-а-ах!

Жестокий удар кулаком под локоть одновременно с блокированием запястья, напрочь выводит конечность из строя. Кракен меня возьми, ну что за уязвимое у людей тело! Куда ни ткни, либо рана, либо травма. И недолговечное к тому же! К черту!

Освободившаяся от жгутов примитивных белковых мускулов хитиновая клешня рвется к височной кости преступника.

– Тум!– наткнулся на вздыбившуюся из плеча пластину панциря. А он научился защищать это тщедушное тело.

Мы катимся по полу, сцепившись всеми конечностями, нанося стремительные и точные удары каждой из хотя бы на миг освободившихся клешней. Костяной перестук наполняет так и не возведенное людьми жилище.

– Бам!

Хвостовой шип врезается мне в шею. Враг замирает приподнимая панцирные пластины в экстазе победителя. Выходит, у нас состоялся настоящий Поединок. Только рано тебе торжествовать, мой несостоявшийся пленник. На шее кератиновый воротник с наполнителем из спрессованных крыльев стрекоз Горгона. То, что мне заменяет бронежилет.

– Тр-р-ри-и-и-х!– этот звук пробиваемой хитиновой брони ни с чем не спутаешь. Вспышка боли обламывающегося под чужим панцирем шипа. Взрыв экстаза, протяжный скрежет отходящих от перламутровых эндогенных оболочек щитков, варварской музыкой наполняет внутреннее ухо.

– Молодец,– шепчет посиневшими губами моя поломанная ступенька в карьерной лестнице,– получай награду.

У меня не было столько Поединков, как у противника. Даже близко не было. Момент Слияния обычно оглушает. Привыкнуть к такому невозможно. Однако, на сей раз не происходит мучительного пароксизма. Меня просто жадно утаскивает гравитационная воронка, освобождая от оков пространства. На миг сознание возносится к балкам строения. Сверху я вижу распластанное клинописным знаком горгонианского алфавита тело соплеменника. Беспомощное, бесполезное, нелепое. Лишенная «хань» оболочка вызывает лишь омерзение. А рядом, в сиянии одухотворяющей энергии, я. Все, что принадлежало противнику теперь мое! В этом суть Поединка. Суть самого существования горгонианцев. Но что-то идет не так. Протоки «хань» забиваются, заплывают инородной, чуждой энергией. Яростный напор животворящей невесомой эссенции вытесняет, выдавливает, выметает прочь, наружу, мое собственное естество. Я не верю! Такого просто не может быть! На рефлексах тянусь к отлетевшему в сторону оружию. И по пути забываю, зачем я это делаю. Инструкция, внедренная в подсознание... Инструкция... Ин...

Тело превращается в статую. Контроль над верхним мозгом полностью утерян. Мои воспоминания растворяются, словно чернила осьминога, уносятся прочь полупрозрачной темной вуалью, подхваченные сильным течением. Им на смену приходят ментальные проекции изгоя. Повелители Бездны, они настолько дики и безумны, что меня пробирает холод Плавающих Ледников. Он уже даже и не горгонианец! Хотя, конечно, и не человек. Средний мозг сдается атаке, открывая перед коварным отступником створку за створкой. Одновременно рушатся барьеры Нижнего, реликтового нервного узла. Ханолог, будь он прокля...

***

Широкоплечий парень в модной куртке, неловко перебравшийся через забор заброшенной стройки, критически осматривает себя.

Так я теперь выгляжу со стороны. Надо привыкать. Координация сознания и тела еще не пришла в гармонию, конечности слушаются плохо. В закоулках сознания неупокоенными призраками бродят мысли прежнего Наездника. Его мечты о теплом отнорке в Коралловой Башне. О дальнейшей карьере. О создании собственного клана. Ничего. Скоро они угаснут окончательно. Раны затянутся. Я сменю место жительства и имя, как делал уже не раз. И займусь любимым делом. Переложением истории и обычаев Горгона на язык Земли. Сшиванием понятийных полей двух столь различных цивилизаций. Пробиванием ментального тоннеля, призванного связать две культуры.

Я вспомнил скрип пера, навевающий ассоциации с звуками придонного песка в лагуне. Ностальгическию дробь, выдаваемую механической печатной машинкой. Как ни странно, отрывистые звуки очень меня успокаивали. Клацанье клавиш клавиатуры на новом инструменте трансляции мысли на материальный носитель, совсем не то. Зато технологии позволили расширить охват аудитории до невероятных размеров! Аборигенам пришлись по душе подправленные фантазией истории! Здесь я стал тем, кому на Горгоне нет места. Писателем!

За два с половиной века моего пребывания здесь некоторые мыслеобразы уже успели дать обширные всходы. От легенд и мифов про подводные царства до историй о Ктулху и человеке-амфибии, ставших культовыми. Тогда я еще не полностью адаптировался к жизни в человеческой оболочке. Приходилось параллельно бороться со светобоязнью и иллюзиями восприятия. И осваивать особенности местного языка, создавая, по сути, новый жанр литературы. Жанр, расширяющий возможности сознания. Не то, чтобы до меня предпосылок не было вовсе. Но думаю, никто не осмелится бросить мне вызов как творцу современной фантастики! Если, конечно, не хочет получить приглашение на Поединок. Ах да... Мне еще нужно отрастить обломанный хвостовой шип. Но за этим дело не станет!

Сон в зимнюю ночь часть - 15

Сеню и Люсю битый час искали по окрестным улицам, пока кто-то не додумался зайти к ним домой. И надо же, они были дома. Только наотрез отказывались выходить.

— Напугались они, — шмыгая носом, сообщил Колька Денису, ожидавшему у подъезда. — Польты свои забрали и снова закрылись. Что делать-то, а?

— Странно. А как они страшилу победили. Они же помогали вам? — спросил Денис.

— Помогали, — признал Веня, поправляя съехавшую с головы шапку. — Скакалками по нему лупили, но когда решили сбежать, то скакалки бросили.

— Скакалки остались у меня в комнате, — шёпотом подтвердила Марина. — Я согласна: их поведение настораживает.

— Ладно, спишем всё на припадок, — решил Денис, — но, впредь, они с нами не ходят. Валера ненавидит трусов. Для них же самих безопаснее теперь находиться от нас подальше.

— Макарон, а откуда ты про него столько знаешь? — неожиданно спросил Веня. — Раньше вы не дружили. Ты только с нами дружил, а теперь вы не разлей вода. Секретики у вас всякие.

— Ага, и на Красную руку вы вместе ходили. Откуда такое доверие? — поддакнул Колька.

Денис замялся. Не рассказывать же детям, что он тоже пришелец из параллельного мира? Тем более, что их с Валерой политика это запрещала. Обычно-то как? Валера привлекает к себе внимание и получает звездюлей, а на Дениса, до самого последнего момента, никто не обращает внимания. Так что, для детей он должен быть своим, местным, потому как, в случае чего, кто-то должен прикрыть основной магнит для неприятностей. Да и сам Валерий Васильевич строго-настрого приказал - молчать в тряпочку.

— Меня заколдовал добрый волшебник, вселившийся в Кипяткова, — сообщил он. — Хряпнул меня по голове чем-то тяжёлым и теперь я больше не боюсь никаких страшил. Вот ни капельки.

— Да нуууу… — недоверчиво протянули пацаны, переглядываясь. — Так не бывает.

— Ещё как бывает, — заспорил Денис — Тут боюсь, а тут не боюсь.

И он стал показывать на свою голову, пародируя Леонова из фильма “Джентльмены удачи”.

— А откуда у тебя Куриный бог? — прищурился Веня.

— Я его ещё летом привёз. Привёз и ничего вам не рассказал, потому что был жадный и эгоистичный. Наврал вам, а теперь, после вразумления доброго волшебника, я стал честным и готовым на всё, — рассказал Денис.

Кажется, ему поверили. Ну ещё бы, опция “Дурак” — как утверждал Валера, получалась у него гениально.

Когда они вернулись в квартиру Ворониной, то обнаружили Кипяткова в компании Островского. Мальчики мирно сидели в спальне Марины и пили чай, при этом Валера вслух читал уголовный кодекс.

— Изготовление, распространение или рекламирование порнографических сочинений, печатных изданий, изображений…О! Это нам подходит. И скока за неё дают? — бормотал Валера.

— А что такое, порнография? Картинки что ли? — спрашивал Миша.

— Да, с голыми тётями…Так…Лишение свободы, до трёх лет... С конфискацией предметов и средств производства, — рассеянно отвечал рыжий пацан. — Интересно, а где найти эти средства?

— Мы вам не мешаем? — вежливо кашлянул Денис и Валера осёкся. Казалось, он только сейчас заметил своих одноклассников. Денис сразу понял, что ещё недавно тут была хорошая драка, но победитель успел убрать все улики, кроме одной - щепка от стола. Стол пропал, а щепка осталась. И как же Валера это объяснит?

Валера и не подумал ничего объяснять, вместо этого он кивнул Марине и сообщил ей, что торта больше нет, но зато было вкусно, и огромное за это спасибо.

— Не беда, — улыбнулась девочка. — Не сидеть же вам голодными.

Дети принялись раздеваться, снимали верхнюю одежду и бросали её на кровать. Марина предложила поставить чаю, но Валера воспротивился и сказал, что уже три часа ночи и всем пора по домам. Коля, Веня и Полина стали протестовать.

— Никуда не пойдём.

— Точно. До утра спать не будем, тем более уже суббота.

— Ага, до утра ещё знаешь сколько?

— Как хотите, — пожал плечами добрый волшебник. — Тогда ищите стулья и обсудим Дневных.

Полина вызвалась помочь Марине и они вместе ушли на кухню, Колька убежал в туалет, и тогда, воспользовавшись моментом, Денис тихо спросил товарища:

— Кто был?

— Страшила, — так же тихо ответил Валера, делая вид, что читает уголовный кодекс.

— Какой?

— Бледный и с косой.

— Косой? — переспросил Денис.

— Уже, да, — ухмыльнулся Валера и хотел было ещё что-то добавить, но тут Веня с Мишей принесли стулья, и он таинственно замолчал. Потом ждали, пока вскипит на плите чайник и девочки принесут чай, потом угощались конфетами, и Валера недовольно хмурился, жалея, что не нашёл этих конфет при обыске кухни. И когда подозрительный мальчик Веня начал спрашивать - куда же делся журнальный столик, Валера тут же перебил его, и в свою очередь поинтересовался, а где же Сеня и Люся? А?

Команда Дениса дружно начала мяться и рассказывать, что одноклассники испугались РРР… и больше не хотят играть в охотников за страшилами.

— Ну, ни фига себе! Это что, для них, игры были? — ахнул Валера. — Они думали, это всё шуточки? Да я им знаете, что за это..!

— Ну Валера, ну не обижайся. Не все готовы к таким испытаниям, — попыталась успокоить его Полина.

— Валер, у них паническая атака, дети не выдержали, — поддакнул Денис.

— Они теперь, возможно, даже не пойдут в школу, — добавил от себя Колька.

— Ну и плевать! — рассердился Валера. — Пусть сдают оружие и сидят дома, раз у них поджилки трясутся.

— Оружие они тут бросили, — прошептала Марина. — Я приберу.

— Хорошо, — скрипнув от досады зубами, решил добрый волшебник. — С ними покончено. Забыли про эту парочку. Вернёмся к нашим баранам. И так: на повестке ночи двое учителей, которые считаются дневными страшилами. Один из них, учитель физкультуры, Бабушкин Игорь Эдуардович, а другая - учительница химии, Божена Римская. Оба славятся тем, что ставят ученикам плохие отметки, после чего ученики исчезают при таинственных обстоятельствах. Оба, с виду, законопослушные граждане и их обоих боятся не меньше, чем нашу математичку. Поэтому, предлагаю посадить учителя физкультуры по 228-й статье, а химичка, так и быть, пусть по 158-й на лесоповал катится. Вопросы?

— А что за статьи? — подняла руку староста. — Мы напечатаем про них в газете? Разоблачим их?

— Эммм..., нет. Сначала, мы их под эту статью подведём, а потом уже, возможно, про них и в газетах напишут.

— И где ты собрался материалы искать? — поинтересовался Денис.

— Пионеры добудут, — не моргнув глазом, предложил Валера.

— Фига себе, а у тебя ничего не треснет?

Рыжий устало посмотрел на него и начал рассказывать про учителей.

— Бабушкин Игорь Эдуардович, учитель физкультуры средней школы № 2. Известен выдающейся мускулатурой и здоровым образом жизни. Регулярно обливается холодной водой и побеждает в различных спортивных соревнованиях. Любит городки, лыжи и эстафеты с палочками…

— А ещё гири, — подсказал Миша Островский. — Я лично видел, как он на мизинце двухпудовую жмёт.

— Это который на пальцах отжимается? — припомнил Веня. — У меня друг в той школе. Он говорит, что на физкультуре все плачут, особенно девочки, потому как, если на канат не забрался, то он двойки всем сразу ставит.

— Двойки - это ерунда, — прошептала Марина. — Раз в месяц он устраивает зачёты по физкультуре. Самым слабым он ставит - незачёт…И тогда, сами понимаете.

— Символично. Бабушкин, будто хищник, выкусывает самых слабых из подрастающего поколения, что вполне себе укладывается в привычную мне концепцию поведения страшил, — согласился Валерий Васильевич. — И при этом он живёт один, у него нет родственников в Сосновске, в порочащих себя связях - не замечен.

— Когда ты успел всё выяснить? — спросил Денис, с подозрением косясь на его соседку.

— Да как... После уроков я сел в автобус и доехал до соседней школы, а там познакомился с уборщицей, — рассказал Кипятков. — Никитишна, золотой человек, дай ей бог здоровья. Она лучше всякой справочной: у неё и адрес, и телефон, и про всех училок, что на физрука, глаз свой, бля…Ой!

Марина незаметно ткнула Валеру локтем. Дети поняли это по-своему и засмеялись.

“Любопытно”, — подумал Денис, наблюдая за тем, как его друг ойкает и извиняется. А девочка-то шустрее, чем он предполагал ранее. И реакция у неё…не для пятиклашки. В какие же игры они играют? Наверняка и в школу вместе ходили, а поди-ка, докажи? Лучше не спрашивать. Жильдят. Оба жильдят. Дурака валяют. А ещё, помнится, она его в карты обыграла... Опять же, со слов Валеры. Врёт? Скорее умалчивает. Надо будет последить за ней. Налицо явная промывка мозгов. Вот только, кому их промыли? Неужели, нашему прохиндею? Сомнительно.

— Короче, он живёт в частном доме на правах съемщика, — почёсывая ушибленный бок, продолжал Валера.

— В половине дома, если быть более точным, — прошептала Марина.

— Ну, — согласно кивнул рыжий пацан. — Живёт один, пятно в его доме имеется, а поскольку он холостой и не замечен ни в каких романтических отношениях, то это изначально вызывало всякие неудобные вопросы. Да, на свидания ходит, танцы, кино всякие, но и только. Незамужние и красивые учительницы - негодуют. Возомнил себя, этой... Незабудкой.

— Нарцисс, — поправила Марина Валеру.

Денис мгновенно ощутил укол ревности. Да что эта девочка себе позволяет? Только он, Денис, имеет право поддакивать, когда это нужно. Рассказ, тем временем, продолжался.

— Пообщавшись с Никитишной и узнав, что в третьей школе работает её подруга, Марья Петровна, я наведался и туда. Разумеется, под благовидным предлогом, — говорил Валера.

— Это под каким же? — не поняли его дети.

— Ну, как... Никитишна просила передать ей подарок. Кулёк кофейных подушечек, вот я и вызвался сопроводить конфеты, — пояснил Кипятков.

Денис встретился глазами с Ворониной.

"Он купил эти конфеты в бакалее, да ещё поди и пожадничал", — подумал мнимый Макаров, мысленно обращаясь к ней.

— Да! — вслух произнесла девочка и подмигнула ему. — Он купил килограмм, но по дороге, мы половину с ним съели.

— Какую половину? — переспросил Денис, озадаченный тем, что она прочитала его мысли.

— Добрую половину. Добрый волшебник сметелил большую часть гостинца, а я, всего - три подушечки, — созналась Марина и стыдливо потупилась.

— Да чё врешь-то? — разозлился рыжий. — Это были мои конфеты! Я их купил. Сколько захотел, столько и съел, а ты съела намного больше!

“Вот она - правда, — подумал Денис и отвернулся, сделав вид, будто бы углядел нечто интересное на обоях. — Ну всё, дорогие мои. Я вас на конфликте и поймаю. Он, когда злится, себя не контролирует”.

— А-а, — понимающе кивнул Веня. — Выходит: не донесли конфеты?

— Донесли. Только выяснилось, что про диабет мы не знали и не надо было той уборщице конфеты дарить, — таинственно прошептала Марина.

— Ой, да подумаешь, зато я узнал про её самогонный аппарат и секретные запасы спиртного, — отмахнулся Валера. — Эта уборщица, оказывается, не так проста, и сама неплохо разбирается в химии. А, поскольку она ведёт незаконную предпринимательскую деятельность, сам дедушка Ленин велит скоммуниздить её самогон.

— И как ты об этом узнал? — пробормотал Денис, разглядывая потолок. — Хотя нет, не говори мне, я понял. Ты определил по запаху.

— Да, если бы, даже понюхать не дала, — вздохнул рыжий. — Она нас выгнала, а на улице я встретил одного дядю, который её разыскивал. Дядя натурально страдал, а мы подглядели, как она с чёрного входа выносила ему бутылку.

— И тогда он ворвался к уборщице и сообщил ей, что её видела учительница химии и что данная учительница давно планирует устранить конкурента, а теперь у неё и повод имеется, — продолжила за него Марина. — Вы бы видели, как старушенция испугалась. Это было… смешно.

Почему-то никто не засмеялся и более того: все предпочли смотреть на Валеру. Все ждали его слов, и только его. Временно исполняющий обязанности Макарова заметил на лице девочки искреннюю досаду.

“Ага, да у нас явные признаки социофобии, — подумал Денис, — когда ты в узком кругу, твоя застенчивость раскрывается по полной программе. Не умеем рассказывать анекдоты, да? Не умеем шутить. Неудивительно, что рядом с таким социопатом, как Валера, ты чувствуешь себя, как за каменной стеной”.

— Ну-да, смешно, — подтвердил Валера. — Короче, мы убедили бабку, что на её стороне и готовы взять на себя повышенные обязательства. В буквальном смысле. И вот, мы - бутлегеры. Если кто не знает, это те, кто в США занимались нелегальной торговлей и производством спиртного. Мы вырвали из её скрюченных лап две тяжёлые сумки и перевели бабушку через дорогу.

— Он хочет сказать, что мы помогли ей спрятать, а затем отнести самогон к ней домой, где увидели самогонный аппарат и много бутылок спиртосодержащей продукции, — прошептала Марина.

— Как это на тебя похоже, — задумчиво пробормотал Денис. — Везде найдёшь. У белого медведя из пасти вырвешь и, что интересно, везде тебя благодарят и везде наливают.

Хорошо, что его никто не понял и все решили, что он просто бормочет какую-то чушь.

— Марья Петровна оказалась весьма радушной хозяйкой. Она накормила нас бутербродами с хлебом и рассказала про учительницу химии много хорошего. Божена Римская появилась в Сосновске, примерно в одно и тоже время, что и Бабушкин. То есть: этой весной. Одинока. Замужем не была, но при этом, денежки у неё имеются. От общежития отказалась. Приобрела дом на соседней улице и химичит. По характеру — Синий чулок. Возраст неизвестен, но считается, что ей глубоко за тридцать. Носит жуткие старомодные очки с толстыми линзами, самые длинные юбки и противно картавит. Более всего ненавидит девочек, а особенно тех, кто любит пользоваться косметикой и украшениями. Если учует запах духов, то издевается над провинившейся не по-детски, — рассказывал Кипятков.

— А, разве химию преподают не с восьмого класса? У нас в седьмом классе нет химии. Она точно - страшила? — неожиданно засомневался Островский.

— Ещё какая. Я её в школе видел, едва не блеванул от испуга, но вы просто не знаете нюансов школы. Третья школа - считается школой с углублённым изучением химии и биологии. Так же, как наша первая - с углублённым изучением математики и иностранных языков. Ты же сам, Миша, насколько мне известно, два языка учишь. Или нет? — объяснил Валера.

— Да, какое там учу. Скорее, присутствую, — засмущался Миша, но, заметив косые взгляды соседей, тут же выпятил грудь.

— Что? Нас на соревнования постоянно гоняют, а теперь ещё и сборы добавили. Когда мне учиться? Я бы может и хотел с учебником, но вы поставьте себя на моё место. Поживите хотя бы недельку, а потом коситесь. Я, так-то, честный. Я, когда есть возможность, учу.

— Да никто тебя не осуждает, — поморщился Валера. — Они завидуют. У тебя - вон бицепс какой. Это называется: преуспел в определённом предмете.

— Да чё, бицепс, — снова смутился Миша. — Ты мне зуб выбил быстрее, чем я мама сказать успел. Вот это я понимаю: преуспеть в предмете.

— Не советую интересоваться моей наукой. Обычно от неё умирают, — посоветовал ему добрый волшебник и вернулся к вопросу по учительнице.

— Так вот, в третьей школе химию изучают с пятого класса. Божена на столько хороша, что умудряется преподавать, или по нашему - контролировать, сразу все пятые, шестые и седьмые классы, а их там, на секундочку, по четыре на каждую цифру. В каждом классе, где она свирепствует, пропадают девочки…

Тут он запнулся и нервно хихикнул.

— Забавно получается. У каждого из дневных свой стиль и почерк. Кость — ненавидит всех детей без разбора. Бабушкин — забирает слабых и нежных, а Боженочка — только девочек. Её лабораторные работы не оставляют и шанса тем, на кого она положила свой глазастый бинокль. Я - про очки говорю. Поэтому, посадим мы её за химию. Понимаете меня, нет?

— Ты хочешь украсть самогон у уборщицы и подкинуть его химичке? — предположил для вида Денис, хотя сам в этом нисколько не сомневался.

— Да! — победоносно крикнул Валера и тут же спохватился. — Но, этого мало! Мы должны ошарашить ментов объёмом. Просто, за самогонный аппарат и парочку бутылочек - за такое не сажают. Нужно проявить пионерскую смекалку. Применить стахановский метод и обеспечить пятилетний план за одну ночь. Ну, а теперь, дорогие мои, сознавайтесь: кто из вашей родни занимается самогоноварением? Давайте, смелее. Не отводите глаза. Не сознаетесь — вам же хуже будет!

Традиционная поддержка авторов с оригинальным материалом

@MamaLada - скоровские истории. У неё телеграмм. Заходите в телеграмм.

@sairuscool - Писатель фентези. И учредитель литературного конкурса.

@MorGott - Не проходите мимо, такого вы больше нигде не прочитаете.

@AnchelChe - И тысячи слов не хватит чтобы описать тяжёлый труд больничного клоуна

@Mefodii - почасовые новости и не только.

@bobr22 - морские рассказы

@kotofeichkotofej - переводы комиксов без отсебятины и с сохранением авторского стиля

@PyirnPG - оружейная лига

@ZaTaS - Герой - сатирик. Рисует оригинальные комиксы.

@Balu829 - Все на борьбу с оголтелым Феминизмом!

• @IrinaKosh - котики.

Через часа три, по моим меркам, мне удалось их настичь. Они сбавили темп, затем остановились и начали ставить палатку. Если б не это, наверное, я б их никогда не догнал. Меня, правда, смутило, что палатку они ставят посреди склона в паре километров от леса. Приближаясь, заметил, что дымка вокруг них пропала. Может быть, это был какой-то горный оптический эффект. В группе были молодые парни и девушки. Одеты довольно просто, по сравнению со мной, даже как-то по-советски. Шапка с надписью «Спорт» на голове у одного, у другого – «Турист». Некоторые натянули капюшоны. На теле что-то наподобие пуховиков, но какого-то старинного образца. Поверх них ветровки. На ногах тёплые штаны из простой плотной ткани. Всё без лейблов и надписей каких-либо зарубежных фирм.

Запыхавшись, я подошёл к ним и поздоровался:

– Здравствуйте!

– Ой, здравствуйте.

– Приветствую.

– Здарова, коль не шутишь.

– Меня зовут Май…эм… Миша. Какая удача, что я вас встретил, – сбивчиво и восторженно воскликнул я, восстанавливая дыхание.

– Да, тут редко кого встретишь. Можно сказать, никогда, – задумчиво сказал мой собеседник.

– Меня зовут Коля, это Александр, это Людмила, Игорь и Юрий, Георгий и Александр, – указывая на товарищей, познакомил меня Коля и потом обратился ко мне. – Ты чего, заблудился?

Я протянул было руку, чтобы поздороваться. Но, не увидев ответной реакции, скомканным движением почесал лоб.

– Ох, я… Да. Я доставлял оборудование, потом буран меня… – начал было я рассказывать свои злоключения, но споткнулся на мыслях об акуле.

«Если я сейчас начну им рассказывать про гигантскую акулу-богомола, выбросившуюся на берег, чтобы меня догнать… Они примут меня за сумасшедшего. Нужно что-то придумать более…» – рассуждал я про себя, но мысли перебил Коля.

– А почему ты без лыж, без рюкзака, без снаряжения? Или так, погулять вышел? – заметил он с ноткой недоверия в голосе. – Да и одежда у тебя интересная такая, «ненашенская». Ты иностранец, что ли?

– Иностранец?... Я геолог. Доставлял оборудование, попал в буран. Переждал и устроился на привал. Потом пошёл за топляком для костра в лесок неподалёку. А когда вернулся, лавина сошла. Вещи все под снегом остались, а я вот, руку сломал, – соврал я и показал пустой левый рукав.

– Даа, беда знакомая, – прищуриваясь сказал мне Коля. – Пойдём в палатку, отогреешься. И поподробнее расскажешь.

Мы с Колей пошли в сторону палатки, пока остальные ребята с интересом разглядывали меня, будто я не с этой планеты.

– Тут у нас Зина и Рустем кашеварят, – Коля отогнул кусок брезента, встал снаружи и пригласительно вытянул руку.

Палатка была составлена из двух сшитых кусков брезента. И снаружи выглядела просторной. У входа, воткнутые в снег забором стояли простенькие лыжи.

Я, пригибаясь, вошёл в палатку. Внутри у входа были сложены лыжные ботинки и валенки. У дальней стенки стояла затопленная буржуйка. За ней на брезенте были видны косые порезы. По бокам лежали вещи и спальные мешки. Несколько старых футляров для фотоаппаратов. Обещанных Колей людей нигде не было.

Я развернулся и, вдруг, увидел ещё порезы в палатке, будто кто-то забыл, где выход и хотел прорезать новый. Сердце тревожно заколотилось. Отодвигая рукой плотный полог, я вышел и огляделся. Снаружи пусто и тихо. Туристы пропали. И с ними, будто, весь звук из мира исчез. Даже снег под ногами перестал хрустеть. Я вернулся в палатку.

«Так ладно, я столкнулся с аномалией», – предположил логически. – «Первым делом выживание, вторым – объяснения».

На буржуйке стоял походный котелок. В нём готовилась гречневая каша с тушенкой. Я присел на корточки и хотел взять котелок, но обжег пальцы и одёрнул руку.

Глазами забегал по вещам, в поисках чего-то наподобие тарелки. Я открыл ближайший ко мне рюкзак и начал искать тарелку. Наткнулся на жестяную небольшую миску.

– Ребята, извините, можно я… ? – сказал я в тишину палатки и остолбенел. Я не услышал собственного голоса. На секунду мне показалось, что мне показалось. И я повторил. – Ао! Ау? Раз-два, приём.

Тишина. Звук выходил из моего рта, я чувствовал, как слова вибрируют в горле, но до моих собственных ушей они не долетали. Я пощелкал пальцами возле уха. Звука нет.

«Так, либо я оглох, либо одно из двух», – прикинул я и напомнил себе. – «Но сначала – выживание».

Я взял миску, нарочно прогремел ею о бок буржуйки. Тишина. Затем взял ложку из котелка, постучал ею по краю. Тишина. Положил себе в миску и начал есть. В тишине.

Тёплая еда одурманивала. Я ощущал какой-то неземной восторг. Такая обычная и такая потрясающая каша с тушёнкой. Я хотел есть её, пока ем её. Тепло проникало в каждую клеточку тела. От наслаждения насыщения начало клонить в сон. Усталость напомнила о себе, вытягивая и утяжеляя тело.

Я отложил миску в сторону и громко сказал в тишину:

– Спасибо, очень вкусно!

И вздрогнул от звука собственного голоса.

– Так, ну понятно… – сказал я уже чуть тише, ничему не удивляясь. – Я это… Тарелку потом помою.

Изрядно вспотев, я снял парку и начал сооружать из подручных материалов шину. Какие-то обломки лыж лежали возле буржуйки. Плотный эластичный тросик я нашёл в одном из рюкзаков, в другом – небольшое полотенце и обмотал им лыжные доски, чтоб было помягче.

Закончив накладывать шину, я начал искать среди лыжных ботинок свой размер.

«Вот будет незадача, если я выйду в чужих ботинках, а они там стоят», – стыдливо подумал я. На слове «они», я почувствовал тревогу. Холодный страх, обёрнутый «тёплым приёмом», начал понемногу заползать в сознание змеинной поступью.

В стены палатки стал задувать ветер. Снег влетал сквозь разрезы на стенах и делал атмосферу холодной и негостеприимной. Уличный ветер разгуливал по палатке, как у себя дома. Он, будто подгонял. Выгонял наружу.

Я нашёл свой размер и переодел обувь. Свои ботинки за шнурки повесил сзади на ремень, возле левого бедра. Вспомнил о фляжке на ремне справа. Достал. Отхлебнул. Убрал. Надел парку. Вышел.

На улице уже стемнело. С неба сыпался серый снег. Ветер кружил его, швырял, усиливаясь. Я посмотрел в небо и увидел звёзды. Начал выискивать созвездия, чтобы хоть приблизительно понять, где я нахожусь. Взгляд зацепился за одну самую яркую звезду. Казалось, будто она падает. В следующий момент я понял: она действительно падает. Звезда начала увеличиваться в размерах. На один миг замерла, а на второй вспыхнула.

Всё вокруг озарило, как в ясный день. К шуму порывистого ветра присоединился ещё и низкий усиливающийся гул. Но яркость не прекратилась, а только нарастала. Ночь превращалась уже не в день, а в белый лист. Я будто смотрел на сварку изнутри сварочной дуги. В последний момент, когда ещё существовал контраст, я успел заметить столб дыма в стороне леса. И зажмурился.

Такое чувство, будто мои веки прозрачные, и сквозь них я смотрю на солнце. Рукой я закрыл глаза, потерял равновесие и упал. В какой-то момент гул резко прекратился. Аккуратно щурясь сквозь ладонь, я оглядел серую снежную округу. Здесь снова царствует ночь с таким видом, будто её никто и не тревожил.

Я поднялся и всмотрелся в столб дыма. Он шёл из-за какого-то холма.

«Это они? Или то, что упало?» – задумался я. – «Но если что-то упало с неба, я б услышал звук столкновения с землёй».

И вспомнил, как в палатке пропали звуки. Что ж, узнаю, когда увижу. Глазам я доверяю больше, чем ушам.

Возле палатки я взял единственную лыжную палку, воткнутую в снег. Покрутил в руках. На моё удивление нижний её конец был заточен ножом, как затачивают копья. Хмыкнув, я вытащил лыжи из сугроба. Встал на них, защёлкнул крепления и двинулся в сторону дыма. Усиливалась буря.

«Кажется, это молчаливое место начинает оживать», – начал я погружаться в раздумья. Как вдруг громкий шорох и хруст за спиной заставили меня вздрогнуть.

Я немного замедлил ход и оглянулся. Лавина снега, плотная и ровная, будто доска, сошла с горы высоко над палаткой. И начала скатываться по горному склону, как по маслу.

С замиранием я наблюдал, как снежное лезвие несётся на палатку, и рассчитывал его траекторию. Результаты вычислений заставили меня ускориться и начать неистово работать ногами, отталкиваясь палкой в одной руке.

Сначала было несподручно: меня, то и дело, заворачивало вправо. Через некоторое время я приловчился и бешено набирал скорость.

Вскоре я услышал треск палатки, снесенной заледеневшим настилом. Треск заставил меня не расслабляться и поднажать. А громкость звука говорила о том, что я отъехал от лавины на приличное расстояние. Но звукам я больше не доверяю.

Я вспотел и, запыхавшись, въехал на небольшой склон, за которым шёл дым. Оглянулся назад за плечо.

Лавина замедлилась у подножья холма и остановилась. А впереди я увидел могучий кедр, как маяк стоящий перед лесным островом. Возле кедра горел костёр, а не упавшее небесное тело.

Сильно взяв разгон, я лихо летел с холма. Пытаясь разглядеть кого-либо возле костра, мой взгляд, будто примагнитился к пламени. Языки огня были неестественно багровыми.

Я начал притормаживать, уходя немного в сторону. Сделав крюк, остановился. Возле кедра я обнаружил двоих. Они копошились у костра, пытаясь согреться. Там, где я только что проехал, увидел девушку.

На холме, на сером снегу взгляд выцепил ещё три тёмных туловища, ползущих в сторону палатки.

Я отстегнул лыжи и опираясь на палку, пошагал к людям, которые, видимо, пытались согреться у костра. Приближаясь, я разглядел, что на них нет тёплой одежды и обуви.

–Эй! Что с вами! – окликнул я тех, у костра. Они дерганно развернулись в мою сторону, и я увидел их застывшие в ужасе лица. Туловища их были раскурочены. Рёбра выломаны. Кожа, которая обтягивала их тела, была фиолетового или оранжевого цвета. Они что-то шептали мне, но ветер не давал расслышать.

–Шт… шт... что св… с вами? – заикаясь, выдавил я.

Зрачки расширились, волосы встали дыбом. Дыхание и пульс участились, увеличивая приток крови к мышцам, переводя организм в боевое состояние.

Я попятился назад и увидел слева девушку, бредущую ко мне.

Руки у неё были неестественно задраны в локтях к голове. Будто она хотела защитить голову от ударов. Грудная клетка вывернута наружу, словно из этой клетки вырвался на свободу дикий монстр. Её лицо было покрыто ледяной корочкой, что не помешало мне увидеть её изувеченное лицо. Но лучше бы помешало.

Нижняя челюсть у неё болталась на груди. Язык вырван. А вместо него из глотки свисали мышцы и сухожилия, на которых держался язык. На верхней челюсти не хватало кусочка губы посередине. Нос, будто отгрызан. Смотрела она на меня пустыми глазницами. А кожа по всему телу почернела от переохлаждения. Одна её нога была в ботинке, а вторая совершенно босая.

Я непроизвольно закричал. Крик рвался из груди наружу, руководствуясь какими-то древними инстинктами.

– Нет! Нет! Нееет! – грубо и дико орал я на девушку. Не осознавая до конца, с чем именно я не согласен.

С несовместимыми с жизнью травмами этих людей? Или с тем, какие муки они испытывали? Или же с тем, кто мог такое причинить? А может с тем, что они продолжают двигаться и испытывают ко мне какой-то необъяснимый интерес?

Я понял, что нужно бежать в лес. Начал было бежать, не успев развернуться полностью, но споткнулся о лыжную палку, которую всё ещё сжимал в руке. Перед собой на расстоянии вытянутой руки я увидел трех мужчин. Они были одеты потеплее. У одного была обувь на ногах. А у другого также не было языка и глаз. С них троих бежала вода. Они смотрели на меня укоризненно и утробно повторяли:

– Зачеем?

– Зачеем?

Теряя равновесие и падая, я на миг коснулся одного из них ладонью. Мой мозг тут же переполнился сковывающей болью, продирающей, как мороз – до костей. Сознание начало вспыхивать секундами мрачных кадров.

Зубы. Агония. Череп. Излом. Скелет. Трупы. Крики. Артерии. Страх. Вены. Истерика. Дуло. Ель. Тайна…

Наваждение оборвалось так же резко, как нахлынуло. Я жадно вдохнул и вскочил, обдирая ботинками снег с коры этой проклятой горы. Не оборачиваясь, помчался в лес.

Я бежал сломя голову, пока в потемках леса не споткнулся о корягу и влетел в какой-то овраг. Лыжный ботинок остался в капкане ветвей на снегу. Падение звучно выбило воздух из лёгких и отдало в сломанную руку. Плита боли плашмя ударила по нервам. Из глаз брызнули слёзы. Я зажмурился и закусил ворот парки, мыча. Изогнув голову, открыл глаза. Взгляд воткнулся в какой-то туннель в мерзлой земле. Я отдышался и спешно пополз в него.

«Надеюсь, это не берлога или хотя бы пустая», – сквозь боль, с надеждой подумалось мне.

На трех точках опоры я аккуратно вползал в земляную нору. В зубах стискивал ворот парки, каждый раз, когда левая рука сминалась между землёй и грудью. Через пару минут уже стало не так тесно, и я смог встать на четвереньки. Или как это называется, когда стоишь на трех конечностях?

Я старался не дышать и всё внимание направить в слух. Зрение хоть и привыкло к темноте, но здесь не было даже полумрака, чтобы увидеть хоть какие-то полуочертания. Еле дыша, я прополз ещё несколько сантиметров. И тут мне в нос ударил спёртый запах шерсти. Я, умоляя всех богов, вытянул дрожащую руку вперёд. И упёрся в шерстяной бок медведя.

«Ну вот и всё…» – пронеслась мысль. Так обычно проносится автомобиль реанимации мимо стоящих в ряду машин.

В следующий миг я по-кошачьи подскочил на всех конечностях и в воздухе развернулся в сторону выхода. Прыжок был довольно резким и сильным. Отчего удар о потолок берлоги воткнул меня в землю. Ботинок скользнул по мерзлой земле и ударился в медвежий бок.

Все мои ничтожные запасы сил брошены, чтобы вылететь как пробка из берлоги. Я полз как хромой паук, упираясь в стенки тоннеля. Как змея, стараясь вытолкнуть себе всеми мышцами и конечностями: подбородком, носом, животом, спиной, коленями, бровями.

Боль фонила и трещала, как счётчик Гейгера в Чернобыльских подвалах. Я кричал, корябая горло. Когда я услышал позади себя рык из глубины норы, то закричал ещё сильнее. Я почувствовал, как у меня седеют волосы, и чешется голова под шапкой.

Сознание рисовало, как голодная разбуженная пасть хватает меня за ногу и утаскивает во тьму берлоги. И страшную мысль от ужасающей реальности отделяет один миг. И каждый миг из тех, сколько осталось ползти, может стать таковым.

От перенапряжения сознание начало слабеть. Я пребывал в полуобморочном состоянии. Наконец я выбрался наружу. Вцепился в край заснеженного туннеля, ломая ногти, упёрся сломанным локтем в землю, как рычагом, и вытянул себя из берлоги. Вскочил, на мгновение обернувшись. И увидел когтистую лапу, и следующую за ней, недовольную, взлохмаченную морду медведя.

Я снова бежал по лесу. Снося собой маленькие сухие сучья, и раздирая себя и одежду об крепкие хвойные стволы. Хромая одной ногой в шерстяном носке. Сил больше не осталось. Их нет. Они закончились. Мой бег уже представлял из себя не отталкивание ступней от поверхности, а вколачивание их в снежный пол.

За спиной я слышал гневный рев и тяжёлый галоп медведя. Инстинкт понимал, что нужно бежать, но тело отказывало. Все запасы организма истощились. В глазах потемнело. Я ослаб и с трудом дышу. Кажется, будто я уже смотрю на себя со стороны. Шатаясь и замедляя бег на ватных ногах, я рухнул на колени.

«Всё. Больше не могу. Это конец», – пульсировала мысль под приближающийся топот. – «Сейчас он вгрызётся в мою плоть, а у меня нет сил даже закричать. Так молча и умру».

Мощная медвежья лапа опустилась на левое плечо, чиркнув когтями по щеке. Я покачнулся и ждал, смирившись. Из глаз потекли слёзы отчаяния. С трудом я пытался отдышаться.

«Сейчас. Сейчас. Сейчас…», – в обречённом дуэте с сердцем стучала мысль.

Спиной я чувствовал невидимую пасть над моей шеей, словно занесённый топор палача. Секунда за секундой в ожидании казни тянулись и раздражали, как капающий кран в бессонную ночь.

На правое плечо навалилась вторая лапа. Краем взгляда я скользнул по ней. Это оказалась чья-то рука.

«Вот и они догнали», – подумал я, смирившись с ещё более жуткой кончиной. Я представил, как мое бездыханное тело, как куклу, разрывают на куски и делят между собой медведь и изуродованные фиолетовые мертвецы. Я хотел закусить ворот куртки в ожидании предстоящей боли. Но тот кусочек воротника уже был откушен.

– Вставай, Миш, а то колени простудишь, – заботливо сказал чей-то сухой голос.

Сердце с силой захлопнуло клапан, и сознание оставило меня.

* * *

На крохотной поляне в лесу горит костёр. Его пламя, пульсируя, расталкивает тьму холодного леса. Метель таскает за макушки могучие хвои. В лабиринтах леса бродят зловещие тени, позвякивая кандалами.

У костра сидит шаман, укрытый медвежьей шкурой и задумчиво курит трубку. Цепкий ветер треплет его длинные седые волосы и уносит дым в свои закрома.

Позади шамана мирно свернулся медведь, укутанный сном. Его шерсть покрывалась снегом, перекрашиваясь из бурого в серый.

Возле костра на хвойных лапах лежало тело. Снежные мухи кружились над ним. Грудная клетка ритмично поднималась и опускалась. Очередной порыв ветра поднял искры из костра и швырнул в бледное лицо.

* * *

Моё лицо укололо десятком крохотных горячих точек. Я резко вынырнул из небытия и обтерся рукавом. Опёрся на здоровую руку и осмотрелся. Взглядом прошёлся по шаману и медведю за ним. Увидел возле себя свои ботинки. Посмотрел на ноги в одном лыжном туфле и зябко поежился. Тело громко болело, будто его перемололи в кофемолке и заставили жить.

– Я всё ещё здесь? – спросил я шёпотом, хотя уже знал ответ.

Шаман кивнул, приоткрыв глаза. Я, превозмогая боль в мышцах, подтянул свои ботинки и начал переобуваться, растирая замерзшие ноги. То, что я чувствую как мне плохо, говорит о том, что я ещё жив. Я внезапно удивился и понял, что снова чувствую холод.

Ободранной рукой с грязью и кровью под ногтями, я достал фляжку и сделал пару глотков. Протянул шаману, тот покачал головой и отказался. Я прокашлял горло и хрипло спросил:

– Где я?

– Ты в памяти. В общей памяти людей, – убрав трубку отвечал шаман. Каким-то выцветшим, сухим голосом с нотками незнакомого мне акцента. – Чем меньше люди помнят, тем более блеклым здесь всё становится.

– А ты тоже воспоминание?

– Почти. Я жил здесь сотню лет назад. Мой дух остался здесь оберегать землю моих предков. А память моих потомков обо мне поддерживает мой дух, так скажем, в здравом уме. И то, каким ты меня видишь и слышишь, это лишь твоя интерпретация.

Я сделал паузу, переваривая его слова своей чугунной помятой головой. И продолжил:

– Кто эти люди на горе?

– Это фантомы тех, кто был зверски убит здесь и упокоен без ритуалов. Их души вмерзли в этот момент навсегда. Они помнят, что им нужно закончить восхождение. Но уже и не помнят зачем.

Шаман поднёс трубку к губам и начал раскуривать угасающие угольки. Мы посидели минуту в тишине метели и он продолжил объяснение:

– За перевалом их ждёт Харон. Но фантомам мешает то, что живые постоянно тормошат их прошлое, их память, их самих. Для живых – это загадка. А загадка коллективной памяти как заживающая рана, которую люди постоянно чешут, ковыряют и не дают ей зажить. Поэтому, эта группа всегда умирает здесь различными способами, кто какие помнит или придумал.

– Так тот гигантский кальмар с клешнями –  это Харон?!

– О, ты с ним встретился?

– Он меня чуть не убил!

– Конечно. Живых он не переправляет.

Я ошарашенно смотрел на спокойное лицо шамана, испещрённое морщинками. И, кивнув за его спину, спросил:

– А медведь – это кто?

– Это духи предков.

Даже немного возмутившись такому ответу, я почесал голову через шапку, обдумывая следующие вопросы.

– Что за красная дымка была вокруг людей?

– Это ореол обречённости.

– А я могу этим фантомам помочь преодолеть перевал?

– Здесь ты им ничем не поможешь. Ты не в прошлом, ты в памяти о прошлом. Только вернувшись, ты можешь постараться помочь.

– А я могу вернуться?

– Конечно.

– И как мне это сделать?

– Я проведу обряд изгнания чужероди. Ты здесь, как неупокоенный дух. Хоть и пребываешь живьём. Как инородное тело в организме этих мест. Ведь тебя здесь никогда не было. Сразу скажу, ты можешь умереть или сойти с ума, вернувшись. Такая вероятность есть.

– Три процента? – усмехнулся я.

– Может и три, – флегматично согласился шаман и затянулся трубкой.

– И ещё. За каждый переход нужно платить. Если ты появился здесь целым, значит ты что-то отдал там. Теперь тебе нужно отдать что-то здесь, чтобы вернуться обратно.

– О, нет… – выдохнул я, вспомнив про восемь точек, вместо девяти.

Я вспомнил свою стаю, своих лаек. Я люблю каждую из них, и не готов смириться с потерей даже одной. Как же я давно их не видел! Кажется, гулял с Альфой не вчера, а сто лет назад. А по тайге мы с Айо блуждали будто бы в прошлой жизни.

Внезапно у меня изо рта вырвался вопрос:

– А как я сюда попал?

Шаман немного помедлил перед ответом, будто обдумывал, рассказывать мне об этом или нет. И всё же решил рассказать:

– Ты, как бы тебе сказать, расфокусировался со своей реальностью. Попал в положение, когда мир не видит тебя, а ты не видишь мир. Почему тебя занесло именно сюда, я не знаю. Может что-то или кто-то выдернуло тебя сюда. Только память о тебе всё ещё держит тебя там. Твой Контур в настоящем мире. Здешняя реальность тебя отторгает, а твоя реальность тебя не отпускает. Пока что.

На последней фразе шаман слегка покачал ладонью.

«Значит меня помнят. Меня ищут», – подумал я и решился.

– Вот, это самое ценное что у меня есть, – я протянул ему фляжку, подарок моей матери.

– Хм…Ты уверен? – прочитав текст на фляжке, хмыкнул шаман.

Я поджал губы и кивнул.

Шаман взял чашку возле костра, добавил в неё какие-то травы и коренья, вылил воду из моей фляжки. Поставил чашу на камень возле костра и начал нашептывать на воду, ритмично покачиваясь. Когда варево начало булькать, он убрал его с камня. Перевернул над чашей свою трубку и начал что-то сыпать из неё. Я пригляделся и увидел, что это снег. Но снег не таял в этом отваре. Медведь за его спиной пошевелил носом, принюхиваясь во сне.

– Пей до дна, – сказал шаман и протянул мне отвар.

Я взял в руку и принюхался к парящей чаше. От неё шёл травянистый запах. Я начал жадно пить сладковато-горький отвар, силой проталкивая его себе в утробу. Рот, гортань и пищевод приятно обожгло. Затем тепло опустилось в желудок и оттуда разошлось по всему телу. Весь рот, а потом и лицо, начали неметь. К горлу подступил тошнотный ком, и меня начало рвать прямо в чашу, из которой я пил. Меня стошнило какой-то желчью в вперемешку с кровью и кусками полупереваренной тушёнки с гречкой. При очередном порыве тошноты в чашу что-то шумно плюхнулось. Я присмотрелся в ярких сполохах костра и увидел собственный язык! Он даже ещё изгибался в этом бульоне, словно пытался что-то сказать отдельно от тела.

Дыхание перехватило, а шаман поспешно забрал чашу у меня из рук. Покачал в ладони, что-то наговорил на неё и вылил в костёр. Полуобгоревшие головешки зашипели, будто он разворошил змеиный дом. В нос ударил запах трав, железа и жареного мяса. Пламя стало слабее, дав возможность окружающей тьме подступить ближе.

Своим увядающим сознанием я ощущал, что шипение костра складывается в шёпот, а потрескивания в некоторые буквы.

Треск полешек сопровождался всполохом голубых искр. И эти искры, перемешиваясь с дымом, взлетали в небо к самой луне, не переставая светиться. Из-за чего весь дым местами переливался лазурью. Ветер перемешивал в воздухе снежинки, но столб дыма не сбивал.

Бесконечная пуповина извивалась, скручиваясь об воздух. Состоящая из чего-то бездонного и тёмного, изредка моргая голубыми всполохами, казалось, она пробивалась из глубин земли и протыкала звёздное небо, сплетаясь с чем-то неизвестным и необъятным в недрах вселенной.

Заворожённый этим зрелищем я пытался что-то сказать, но не мог. Получалось только гортанно мычать и тянуть гласные. Я не мог поверить, что это мой язык догорает в костре. До последнего я надеялся, что всё онемело во рту, и поэтому пока не чувствую ни языка, ни щёк, ни дёсен.

В этот момент мне показалось, что у меня текут слюни по подбородку. Я вытер их и посмотрел на ладонь. По ней размазана кровь. Тогда треморными пальцами я полез в рот, чтобы потрогать язык. В ротовой полости было непривычно просторно. Я не обнаружил его. У меня не было языка! Шаман забрал его. Мой дар речи. Неужели, такова плата?

Я зарыдал. На меня накатила волна истерики. Сжавшись в позу эмбриона, я выл как маленький мальчик. Когда не знаешь никаких слов, не умеешь говорить. Изо рта текла кровь на еловый лапник. Я уже ничего не хотел. Никуда не хотел. Я устал.

Из тьмы вокруг ко мне медленно подступала красная дымка.

Мой вой подхватил чей-то чужой вой. Каким-то потусторонним дуэтом вторил моему. Я поднялся и посмотрел в сторону, где сидел шаман. Он пропал. На его месте стоял серый сугроб, очертаниями напоминающий шамана. За сугробом лежало несколько валунов. По виду эта каменная композиция походила на спящего медведя. Потрескивая голубыми искрами, костёр продолжал нашептывать. Глазами я пытался сфокусироваться в том месте, откуда был слышен вой. Ветер неприятно бил снежной крошкой по глазам.

Я попробовал повторить это ещё раз и завыл. Что-то, словно с нетерпением ожидая, завыло прямо за моей спиной. Скрипя сухожилиями, я развернул своё переломанное и измученное тело.

Моему взору предстал величественный волк, сияющий голубым светом в плотной холодной лесной тьме. Он стоял на холме вдалеке и, задрав голову к луне, выл. Только сейчас этот вой показался мне знакомым. Я присмотрелся к волку и подумал: «А разве у волков хвост колечком?»

Меня прошиб пот. Я вскочил, едва не упав снова, и завопил:

– Ауо?!

На секунду задумался, почему не получается выговорить правильно. Сердце забилось часто, но впервые по-доброму.

Волк на холме увидел меня сквозь тьму. От этого взгляда потеплело на душе. Он завилял хвостом.

Я ломанулся на встречу моей верной спасительнице. Продирая своё обшарпанное тело сквозь ветки и буреломы, я радостно вопил навзрыд:

– Аио! Ааааиоооо!

Айо неслась ко мне навстречу, а за ней тянулся шлейф голубого света. Она ловко перепрыгивала мёрзлые кочки и ледяные овраги, не забывая радостно лаять на ходу.

Мы встретились. Я сел перед ней на колени и крепко прижал к себе. Я чувствовал её тепло и, ослеплённый слезами, целовал собаку в её шерстяную довольную морду, оставляя на шерсти красные разводы. Она в ответ радостно облизывала своего заблудшего хозяина, продолжая озарять всё вокруг своим светом.

Я рыдал от счастья. Голубая тонкая нить надежды в моей душе распустилась тысячами плотных соцветий. Я наконец-то глубоко и спокойно вздохнул.

«Айо, прошу, отведи меня домой», – мысленно попросил я её.

Она, будто, прочитав мои мысли задорно тявкнула, переминаясь с ноги на ногу, и повела меня в грот в глубине леса. И тьма перед ней уважительно расступалась.

Продолжение следует

И пусть человек стоит на высшей ступени.

Но, когда выхода нет, он стоит на ней на коленях

Смоки Мо

– Альфа! – окликнул я. Радостная лайка бегала вокруг меня по снегу. – Альфа, ко мне!

Довольная собачья морда, озорно виляя хвостом, подбежала ко мне и с покорностью дала её пристегнуть на поводок. Сегодня у Альфы будет первая поездка в пристяжной повозке после реабилитации. Не так давно она повредила лапу в одной из экспедиций. Сейчас я вывел её, так сказать, «пощупать снег» перед дорогой. Пока она была на «больничном», её место вожака занимала Айо.

Сегодня Альфа встанет в строй, но не в первых рядах. Пожалуй, посередине ей будет полегче. С этим решением я подошел к дому кинолога Миши готовить свою стаю. Мне предстоит в очередной раз выслушать от него наставления, как правильно обращаться с лайками. Он в этом отношении очень щепетильный и дотошный. Для него собаки роднее людей.

В моей стае присутствуют довольно интересные личности: Герда, Айо, Радон, Плуто, Орион, Кай, Ричи, Альфа, Тайлунг.

Герда и Кай – игривые умные хаски. Они не брат с сестрой. Просто, их нам привезли вместе из одного питомника.

Радон – белоснежный красавец породы Западносибирская лайка. Он прилетел к нам из кинологического института. В темноте он не светится и опытов над ним не ставили. Его содержали при институте, для совершенствования подготовки и обучения.

Плуто, Орион, Тайлунг и Ричи – пушистые Аляскинские маламуты. Очень непоседливые и всё подряд грызущие монстры. Их нам транспортировали со станции далеко юго-восточнее нашей, которую затопило из-за глобального потепления.

Альфа – Восточносибирская лайка. Красивая и статная. Её нам подарил один полярник-исследователь, который на пенсии занялся разведением собак. У Альфы даже какие-то медали есть. Но в экспедицию она их не надевает. Хранит дома на стене нашего кинолога Миши.

Айо – загадочная Тунгусская лайка. Я привёз её с собой. Заметил у неё интересную особенность, когда мы гуляли в лесах тайги. Она всегда чувствует, или даже, знает путь домой. Как бы глубоко и далеко в лес мы не заходили. Она всегда находит сначала меня, а затем дом. Я так привык к этому, что даже перестал брать в походы компас и карты. Я всем говорю, что в детстве Айо проглотила нить Ариадны.

* * *

По всей нашей полярной базе аккуратно и равномерно, словно масло ножом, размазано чистое снежное безмолвие. Настоящий рай интроверта. Как приятно здесь выйти наружу в - 46°С и вдохнуть свежий обжигающий ноздри воздух, а затем выдохнуть живой тёплый пар. Если в аду жара, то рай ледяной, по идее, поэтому здесь – ни души. Ну, кроме малочисленного населения исследовательской станции.

Сегодня ожидается обычный солнечный, насколько это возможно для нашего полярного круга, вторник.

Текущее задание у меня несложное: взять груз в точке А, отвезти в точку Б и вернуться. Никаких новых горизонтов открывать не нужно. Маршрут протоптан и заезжен так, что могу с закрытыми глазами проехать.

С утра я погрузил оборудование с нашей базы. Через полтора часа повезу его в заповедник «Тацита». Учёные там обнаружили какую-то герметичную пещеру с древними микробактериями. У них вертолётной площадки нет, поэтому все поставки идут через нашу базу транзитом.

Перед выездом со станции я зашёл в метеоблок и попросил Ника ещё раз проверить метеорологические данные.

– Скорость ветра: 8 м/с, температура воздуха за бортом: -12°С. Вероятность бурана три процента, – буркнул он мне, запивая слова горячим чаем, и подытожил. – День улётный.

Николас – учёный-метеоролог, слегка потёртый опытом. Матёрый полярник с седыми усами и бородой, почти как у Санта Клауса. По совместительству, начальник станции.

Я проверял работоспособность GPS-трекера, облокотившись на стеллаж с оборудованием. В кабинете было тепло. Я уже стоял весь в амуниции и тёплой одежде, поэтому слегка вспотел. Это меня раздражало. Но такая низкая возможность бурана меня обрадовала.

– Если удача улыбнётся тебе, и ты попадёшь в три процента, – Ник, ехидно усмехнувшись, ткнул пальцем в карту сектора на мониторе. – Вот тут будет сторожка. Топи туда.

Я поглядел на монитор, фыркнул, уткнулся в дебри полок и достал оттуда рюкзак:

– Ник, я в курсе, где убежища, и в буран уже ездил. А там, где ты показываешь, вообще остался стоять целым только деревянный туалет.

– Всё будет хорошо, Майк. Я знаю, какой ты неудачник, – прыснул в густую бороду Ник, и продолжил уже серьёзно. – Если отрубится твой личный маячок, то у ездовых есть в ошейниках. Недавно оснастили. Отследим по собакам, главное, не потеряй их. Если связь пропадёт, с ближайшей станции взлетит ЭХО-дрон и «прозвонит» местность. Ну, сразу после бурана. В общем, если что-то случится, группа выдвинется на твои поиски.  Моё дело – провести инструктаж.

Я упаковал все свои вещи. Накинул на плечо рюкзак, подошёл к дверям и обернулся. Фигура Николаса горой возвышалась на фоне мерцающих мониторов.

– Я уже взрослый и самостоятельный, – сухо бросил я на прощание.

– Удачи, Майк, – расплылся Ник в бородатой чеширской улыбке.

* * *

– Майк! Майк, приём! – шепеляво кричала рация. – Майк! Буран! Двигайся к убежищу! В таком буране ты ещё не ездил!

– Ник, я знаю! Я уже в нём! – рвал горло я в рацию. – Почему не предупредил? Ты проспал?

– Миш, я тебе богом клянусь, он просто появился из ниоткуда. В одну секунду датч…шшх…шпишли….шхлась как новогодняя гирлянда, – пробивался сквозь помехи Ник. – Какая-то анома…шшитш…шайош...шшшт…уже наготове выдвинуться к тебе, как только стихнет.

– Приём! Ник? – судя по всему, связь отвалилась. На всякий случай, я ещё пару раз переспросил, но в радиоэфире поселилось шипящее молчание.

«Да уж, вот тебе и удача», – подумал я.

Сумасшедший ветер хлестал по глазам и щекам. Острые снежинки добавляли ветру когтей. Буран закрывал собой весь мир, и солнце не могло пробиться своими лучами сквозь него. Он бил слева, пинал справа, давил своими паскалями, прижимал к земле. Стекленела сама душа. Холод собачий, одним словом. Двумя.

Я стоял в упряжке и подстегивал своих лаек. Их было 9. Как греческих муз, как планет, как кошачьих жизней. 9, как кругов ада.

9 моих хвостатых ангелов в шерсти, мчащих меня подальше от ледяной смерти в бесконечной пустыне зимы.

Всё моё человеческое существо сейчас поставлено на карту. У меня в руках вожжи от девяти спасителей, но моя жизнь в их лапах.

Жадно я впился глазами в монитор своей электронной GPS-карты. Я не вижу её на вытянутой руке, приходится подносить, почти впритык, к маске на глазах.

В 36 км позади меня появились красные мерцающие точки. Это запустили ЭХО-дроны с нашей базы. Они отыщут меня хоть на заснеженной дороге, хоть под ней. Только вот, почему запустили сейчас? Их же сметёт ветром.

Вдруг одна из ездовых собак взвизгнула. Сквозь непроглядываемую стену истерично танцующего снега я не смог разглядеть, какая именно. Только сейчас я понял, что вообще не вижу собак впереди повозки. Я дёрнул поводья, чтобы остановить сани. Поводья с лёгкостью поддались, будто и не были привязаны к собакам. Да и вообще моя ронта, похоже, стоит на месте. В этом снежном вихре ни черта не видно.

Намотав поводья на руку, я увидел, что другой их конец оторван. Не отгрызан, не перерезан, не откусан.

«Теоретически… Да нет, даже теоретически это невозможно», – подумал я и снова поднёс GPS-карту к глазам. Возле моей синей точки на карте я видел 9 жёлтых точек вокруг меня в радиусе 5 метров.

– Что за чёрт? – сказал я вслух и начал приматывать оторванный конец верёвки к поясу. Другой конец привязал к саням. Я много слышал историй о том, как люди погибали в сильном буране и не могли найти дом, который стоял от них в метре.

Убедившись в надёжности узла, я пошёл искать свою стаю. В одной руке держал верёвку, в другой карту. Я ощущал себя космонавтом, связанным «пуповиной» с МКС. И я прыгнул в эту белую неизвестность без страха, потому что осознавал, что смогу вернуться.

Я двигался навстречу дронам и собакам и звал их:

– Тайлуунг!

Я упал от ветра, поднялся и продолжил идти.

– Радоон!

Меня начало тревожить, что я не слышу их лая.

– Ориооон!

Тревога усиливалась, пульс и дыхание участились. Волнение начало подбираться сквозь складки одежды к моей душе.

– Плуутоо!

Верёвка в руке натянулась. Со жгучей надеждой выбраться, набрав полную грудь обжигающего ледяного ветра, крикнул:

– Айооо!

Буран усилился и стал вдруг сереть, а затем прекратился в миг, будто его не было. Я даже не заметил перехода. Как не замечаешь в комнате перехода из тьмы в свет, когда щелкаешь выключателем на стене.

Я снял маску с глаз и недоуменно огляделся. Никакой дороги нет вокруг. Собак тоже не наблюдается. И, что странно… Пар изо рта не идёт. Я вгляделся в карту: восемь точек вокруг моей точки, и ещё две приближаются – два дрона. Но в окружающем мире нет и намёка на собак или дронов. И почему собак восемь? Странно это всё.

Дёрнув за верёвку, я снова не почувствовал сопротивления. Я прошёл взглядом по верёвке и обнаружил, что на её конце нет саней! А я вообще стою на льду! Вокруг меня лёд. А под ним что-то чёрное и глянцевое, словно огромная шайба. Размером с обруч. А вокруг этой шайбы белый глянцевый круг, будто снежный айсберг. Только из нетающего под водой снега. Я вижу движение воды подо льдом, а эти два круга не двигаются. Стабилизированы. Какие-то подводные чёрно-белые платформы или что-то, типо того. Может быть, сейсмический буй.

Я отошёл на несколько метров сматывая, верёвку и тут до меня дошло – это зрачок! Огромный зрачок под водой, который резко сместился чёрным кругом в мою сторону.

– О, Боже…. – выкатилось из моего побледневшего лица. От неожиданности у меня всё выпало из рук, и я сам, потеряв равновесие, упал на лёд. Моё тело оцепенело. Сознание кипело, пытаясь смириться с тем, что это реально. Я не знал, что делать. И только глухой удар по льду подо мной, заставил меня выскочить из оцепенения и побежать в сторону ближайшего заснеженного берега.

Сердце стучало быстрее моих шагов по льду. В ботинках отвратительно хлюпал пот. Но, кроме стука сердца и ботинок, я также слышал ещё один стук. Редкий, массивный и глухой. Я взглянул под ноги и натурально подпрыгнул, и заорал. Прямо подо мной, по ту сторону льда, огромное чудовище долбило по льду клешнями, как у богомола. У него была гигантская акулья голова с золотыми рогами, на толстом китовом туловище вместо плавников на груди красовались клешни. Чёрное чешуйчатое тело заканчивалось не обычным хвостом, как у китов, а копной щупалец, как у кальмара. Размером каждое щупальце, кажется, с анаконду.

До берега мне оставалось метров пятьдесят, как вдруг очередной удар отозвался не глухим стуком, а треском льда, всплеском воды и оглушительным гулом. Такой гул можно услышать, когда падает высотное здание. Я вложил все силы в прыжок. И через пару секунд лёд под ногами ушёл под воду.

Время замедлилось. Вывернув голову в полёте, я увидел как мимо меня, клацая, пролетает открытая зубастая пасть. По бокам у неё жабры, размером с человека. Её глаза медленно и жадно вращаются в поисках меня. Столкнувшись взглядом с рыбьим глазом, меня снова ударило страхом, как током. Щупальца существа вынырнули из-под воды вслед за телом, рассекая воздух в разные стороны. Одно из щупалец ударило в воздухе по мне с такой силой, что я услышал хруст. У меня потемнело в глазах. Ударом меня отшвырнуло на берег. Время продолжило свой бег.

В последний миг перед приземлением мне удалось хоть как-то сгруппироваться. Но полностью погасить инерцию падения у меня не получилось. Удар волной боли прошёлся по всему телу, и все эти волны остались пульсировать в левой руке. Кажется, сломалась.

Распластавшись по снегу, я не мог отдышаться. Челюсти сводило от боли. Лёжа, я начал поочерёдно двигать конечностями и телом. Кроме левой руки, всё остальное двигалось терпимо, если не считать ноющей боли в мышцах от перенапряжения.

Я повернулся на бок, зачерпнул здоровой рукой снега и вытер им лицо. Посмотрел на потрескавшийся лёд этого моря, или океана, или чем это может быть. В нём плескалось существо размером с пассажирский лайнер и ревело так, будто огромный бур вонзается в метал.

– Какое, к чёрту, море? – прохрипел я севшим голосом. – Где я вообще?

Осмотревшись, я обнаружил, что снег вокруг меня серый, а не белый, каким ему принято быть. Серый берег на котором я сидел оканчивался горами справа, а слева уходил за горизонт.  Берег плавно перетекал в некрутой склон и километрах в пяти от воды обрывался холмом.

Было пасмурно. Серые тучи заволокли небо так, что даже солнца не видно. Я сел, вытянув ноги. Голова закружилась. Шипя от боли, начал осматривать руку. Перелом закрытый, скорее всего в двух, если не в трех местах. Боль в плече и кисти. Пальцами могу двигать с трудом и пронзительной болью. Опираясь на правую руку, я поднялся.

«Собак потерял, сани с оборудованием потерял, рюкзак с инструментом и провизией потерял, да и сам потерялся», – начал я анализировать свое положение. Взглянул на барахтающееся чудовище в воде и вздохнул: «Карта и верёвка утонули».

В этот момент рыба-гигант развернулась у поверхности воды и скрылась в глубине, размахивая щупальцами. А через некоторое время, с утробным рёвом, вновь выпрыгнула из воды, почти у самого берега. Я завороженно смотрел на её полет, пытаясь запомнить её строение. И, внезапно, осознал, что эта «рыбья пятиэтажка» летит прямо на меня.

– Господь… – только и прошептал я, и начал бежать в сторону холмов, подальше от берега.

«На суше у этой махины должна быть скорость меньше, чем под водой», – тревожно зашуршали мысли. Но вслух заорал другое:

– Да как она вообще дышит здесь?!

Я бежал, стараясь не споткнуться и не упасть. Левую руку я прижал к груди, из-за чего бежать получалось с трудом. Каждый шаг пронзал руку болью. Не оборачиваясь, я слышал, как эта тварь клацает зубами, втыкает в снег свои клешни, и как, хлюпая и шлепая, она передвигает свои щупальца. И всё это под гортанный титанический рёв существа.

Через несколько минут интенсивного бега я развернулся. Я понял, что больше не слышу эту тварь. Обернулся – никого, будто сквозь землю провалилась.

«Только этого ещё не хватало», – пронеслась у меня мысль. – «Чтобы это чудище из-под земли вынырнуло».

Я быстро скинул с себя парку, аккуратно снял свитер и водолазку, стараясь не двигать сломанной рукой. Достал нож-мультитул из ремня на поясе. Отрезал рукава от водолазки и вдруг осознал, что мне не холодно. Я стою по пояс в термобелье посреди пустыни, покрытой серым снегом, вдали от меня море, затянутое льдом, – но я не чувствую холода.

Хмыкнув, я надел водолазку-безрукавку, свитер и усердно стал обвязывать отрезанные рукава вокруг шеи и руки. В процессе заметил, что наручные часы встали на 19:59. Я пощупал внутренний карман парки и достал смартфон – тоже не работает.

«Мне бы ещё что-нибудь вроде палки», – подумал я, высматривая что-то подобное.

Ничего не обнаружив вокруг, я оделся, убрал нож на пояс. Сел на парку, и что-то уткнулось в поясницу. Я чуть не подскочил, но вспомнил, что у меня с собой термофляжка на поясе. Я всегда беру её в любую экспедицию, несмотря на то, сколько термосов в рюкзаке. Это подарок матери.

Я бережно отстегнул и поднёс фляжку к лицу:

– Ты ж моя хорошая, – сказал я ей, радостно улыбаясь. Я сделал один небольшой глоток. С трудом подавил желание присосаться к ней вновь, и выпить всю воду до дна. Я зажал её между коленей и резко воткнул герметичную крышку. Будто поставил точку. Воду надо беречь. Пока неизвестно, где здесь добыть воду и какого она качества. Я в сотый раз прочитал надпись на фляжке:

Хранителю полярного круга.

Если ты хранишь молчание,

Пусть молчание хранит тебя.

Я люблю тебя, сынок.

– И я тебя люблю, мам, – сказал я, пронзив тишину. Из глаз поспешили на выход слёзы. Я быстро вытер их. Вдруг, ещё замёрзнут.

Я вспомнил, как мама провожала меня в мою первую вахту на полярный круг и подарила эту фляжку. Можно сказать, я из-за матери и стал «хранителем полярного круга». Так она меня называла в шутку. Она любит шутить.

В юности мне было тяжело общаться и взаимодействовать с людьми. Когда-то давно, в мои студенческие годы, мы с мамой пили чай на кухне. В одностороннем порядке обсуждали мою неразговорчивость и нелюдимость. И она в шутку бросила тогда: «Может, тебе полярником стать? Сидишь среди снега, показания с датчиков записываешь и общаться ни с кем не нужно».

И я сильно призадумался в тот момент. Вот так, одна маленькая несерьезная мысль, явилась в мир шуточным словом и привела к серьёзному действию.

Я бросил свой экономический университет и пошёл учиться на геолога. Мать, конечно, жалела о своих «воробьях», которых не смогла поймать. Которые изменили мою жизнь. Сначала был скандал, потом спор, затем торг, и, в конечном счёте, принятие. И подарок на память.

Вынырнув из воспоминаний, я пару минут посидел, прислушиваясь. Здесь почти также тихо, как на нашей базе. Только там молчание белое, а здесь серое.

После небольшого привала, я встал, надел парку, застегнулся одной рукой. Пустой рукав куртки засунул в карман. И двинулся к вершинам.

«Возле нашей станции не было никаких морей и океанов», – начал я размышлять в пути. – «Ближайшее море – Лаптевых, но до него далековато. Я б на упряжке ехал месяца два, наверное».

«А что это за тварь на меня напала?» – всплыла более очевидная мысль. – «Неужели, это какой-то доисторический динозавр, в ледяных водах сохранившийся живым до наших дней? Может он спал в каком-нибудь криосне?»

«Почему собак стало 8?» – внезапно вклинилась мысль. – «Опустим тот момент, что я неизвестно где, чуть не был убит порождением акулы и богомола. Но ведь сигналы их маячков были рядом с моим».

Неожиданно для себя, я начал строить цепочку половых связей акулы, кальмара и богомола.

«Ну, предположим акула с кальмаром, да – они, хотя бы, в воде находятся. Но богомол-то сюда какими судьбами втиснулся?» – даже не успев представить эту глупую мысль, я рассмеялся и провалился по пояс в снег. Матерясь, на чём свет стоит, я одной рукой выкарабкался из серого капкана. Настроился на серьёзные мысли и продолжил долгий путь.

«Да и не мог я уехать далеко от базы», – вернулась к теме разговора настойчивая мысль. – «Я проехал не больше часа пути. Если за мной вылетели дроны, если они обнаружили собак, то помощь уже в дороге, а может и на месте. Хотя б собак заберут. Но почему собак – 8? Надеюсь, просто маячок сдох. Существует вероятность вообще всего, и уж тем более такой мелочи».

Я вспомнил, как наш кинолог Миша хвастался новыми маячками, которые прислали для пристяжных. У них внутри какой-то механизм, заряжающий аккумуляторы от движения самих собак. Такие же используют на полюсе для чипирования белых медведей. Чтобы отслеживать их популяцию и передвижение.

Через пару часов изнурительной ходьбы я добрался до вершины холма. На пути не встретил ни палки, ни камня. Пару раз провалился под снег. Каждая клетка моего тела ныла от усталости. Пустой желудок ворчал. А рука на груди пульсировала и стонала.

То, что я увидел за холмом заставило меня восторженно оцепенеть, открыв рот. Передо мной распростёрся склон. Недалеко от него мощной тёмной стеной тянулся к небу лес. Слева рядом со склоном виднелись, будто призрачные, величественные горы. Таких высоких гор я даже не видел воочию. А по склону шли люди. Сердце ухнуло, при их виде. Исключительный момент, когда я рад встрече с людьми.

Взглядом насчитал 9 человек. Они шли на лыжах с громоздкими рюкзаками. Шли в сторону гор, противоположную от меня сторону. А за ними тянулась красная дымка, которая на фоне серого окружения, контрастом резала глаза.

«Жалко бинокля нет», – подумал я с азартом. – «Разглядеть бы, что за дымка».

Группа людей удалялась от меня. Расстояние до них составляло километров десять. Я крикнул им пару раз, но они меня так и не услышали. Что ж, остаётся только догонять насколько это возможно.

Я расстегнул парку и достал фляжку. Постарался вытянуть пробку двумя пальцами. Не вышло. Начал вытягивать её зубами. С трудом откупорил и выплюнул крышку на снег. В этот раз прилип к фляжке на два глотка. Один за то, что достиг холма, второй за то, что встретил людей. Почти встретил. Аккуратно зажал фляжку между колен и закупорил.

«Эти люди – моя надежда на еду, воду, помощь и спасение», – подумал я и справедливо заметил. – «Но без лыж мне их не догнать».

– Ну, в погоню! – подбадривая себя, я смело шагнул. И с первым шагом провалился в снег по колено.

Продолжение следует...

Лена встала с кровати и как спала в длинной футболке, так и вышла в коридор, где, нашарив в темноте на стене выключатель, щёлкнула им, включила свет.

На полу и правда лежала Марина. Она тихонько стонала, вся сжавшись в позе эмбриона: голые колени прижаты к груди. Красивое вечернее платье с блёстками было высоко задрано, на бедре – глубокий, кровоточащий порез.

- Марина, Мариночка?! - нервно прохрипела Лена, подбегая поближе, спрашивая: - Что случилось? Тебе плохо?

Светлые волосы Марины оказались спутанными и влажными, лоб в бисеринках пота, а кожа на лице белая, как мел. В расширенных голубых глазах сестры Лена рассмотрела огромные чёрные зрачки. Лена сглотнула, не в силах выносить затравленный, выворачивающий душу, расфокусированный взгляд сестры.

- По-мо-ги мне, - внезапно коряво, по слогам произнесла Марина, слегка приподняв голову и добавив, что ей нужно в ванную, и всхлипнула. И тут Лена увидела, что на сестре нет белья.

От жуткой догадки Лене поплохело, но она не нашла в себе сил и решимости вот так, сейчас, прямо спросить сестру о своих подозрениях.

Лена сглотнула ставшую вязкой слюну и ласково пробормотала Марине что-то успокаивающее. Затем помогла сестре подняться и опереться на своё плечо, чтобы дойти до ванной комнаты.

Марина дрожала, пока Лена помогала ей снять платье, затем залезть в ванну. И, пока сестра трясущимися руками включала душ, Лена собиралась было задёрнуть пластиковую шторку, но Марина тихим голосом попросила помочь ей вымыться, уточнив, что ноги её не держат.

Затем Марина тяжело плюхнулась на дно ванны и охрипшим, надломленным голосом начала шептать что-то неразборчивое.

В шуме горячей воды Лена чётко расслышала фразу: «Он сказал молчать, и я забыла, как это вообще говорить, забыла, что вообще могу издавать звуки». Сказанное сестрой неожиданно цепко задело Лену за живое, осело льдом в животе и нутряным чутьём родного человека уверило её, что Марина, у которой враньё при надобности легко слетало с языка, сейчас не лжёт.

Затем Марина снова захныкала, закрывая красивое лицо руками.

- Тише, тише, - приговаривала Лена, аккуратно смывая пену от шампуня с густых волос сестры.

Сестра вдруг зашипела, напряглась, схватилась руками за низ живота. Вместе с водой с её тела из промежности Марины потекла чёрная, густая, пахнувшая едким мускусом жижа.

- Я вызываю скорую, Марина!

- Нет, прошу, не надо… Просто помоги.

Сестра смотрела прямо в глаза Лены, от боли выдавливая из себя с придыханием каждое слово. Прежде Марина никогда её не умоляла.

- Но у тебя это… - запнувшись, не договорила Лена и добавила: - Не кровь.

- Я… - не находя слов, резко замолчала Марина. Затем вздохнув, сказала: - Мне просто нужна прокладка.

Лена мысленно выругалась и подала сестре полотенце, а после помогла выбраться из ванны.

- Что с тобой случилось, скажи мне как есть, сестрёнка! – вскрикнула Лена больше не в силах молчать, сорвавшись на хрип.

- Я не знаю.… Не помню, - покачала головой Марина, опустив взгляд в пол.

Она никогда прежде не выглядела так жалко, испуганно и неуверенно, как сейчас. Лена не узнавала свою эгоистичную красавицу сестру, которой всегда гордились родители и которую все любили.

- Я боюсь за тебя, поэтому вызову скорую, - честно сказала Лена.

- Нет, - бессильно потребовала Марина. - Я тебя умоляю, не надо звонить, - резко схватила за руку.

Ужас на лице сестры поколебал решимость Лены вызвать скорую помощь.

- Пожалуйста. Мне уже лучше, честно. Давай я посплю, а утром решим, - обнадёживающе сказала Марина, глядя Лене в глаза.

Марине, вопреки ситуации, очень хотелось верить – и Лена поверила, выдавив из себя: «Ладно».

Накрыв Марину одеялом, Лена уселась на кровати рядом, не в силах оставить сестру одну. В свете маленькой лампы на тумбочке лицо Марины выглядело болезненным, бледно-желтушным, а под запавшими глазами залегли глубокие тени.

Лена нехотя задремала. А проснулась от стонов сестры. Лицо Марины пылало, а лоб на ощупь был жаркий, как раскалённая печь. Отдёрнув ладонь, Лена попробовала разбудить сестру и с ужасом поняла, что не получается. По коже пробежал колючий холодок страха. Накатила паника.

Вдруг Марина перестала стонать и задышала хрипло и тяжело.

Пальцы Лены дрожали, оставляя влажные следы на смартфоне, пока она лихорадочно набирала номер скорой помощи.

В больницу Лена ехала как сопровождающая сестры, в пижаме и ветровке поверх неё, обув на босые ноги кеды да захватив сумку. Врачи сразу увезли Марину в реанимацию, а родители, работавшие в ночную смену на заводе, не отвечали на звонки Лены.

Больничный коридор, где Лена в одиночестве ждала вестей от врачей, пустовал. Страх, волнение за Марину накатывали холодными волнами тошноты, не давая сидеть на месте. Поэтому, поднявшись, Лена нервно ходила по коридору, попутно звоня родителям и отправляя им сообщения.

А когда внезапно дозвонилась до матери, мучительно долго не могла выдавить из себя нужные слова и всхлипывала, сжимая пальцы в кулаки, пока, наконец, не сказала.

В горле сразу разросся противный ком, нос заложило от слёз, и последующие вопросительные слова матери будто шли до Лены сквозь воду. Мама говорила, что сейчас приедет. Но первым пришёл отец – русоволосый, голубоглазый мужчина, бледный, с поджатыми губами. В его взгляде проступали решимость и страх одновременно.  

Он сразу направился искать врача, затем пошёл к завотделению. А стройная моложавая красавица-блондинка, мама, по приезде крепко обняла Лену, погладила по спине, шепча, что всё будет хорошо.

Лене так сильно хотелось ей верить, но, когда вернулся отец, мама перестала шептать, отстранившись, разомкнув объятия. Мама всегда хорошо умела читать по его лицу. Взглянув на отца, Лена тоже сразу поняла, что нет, ничего хорошего не будет. Внутри сразу что-то болезненно оборвалось, по спине волной прошла холодная и гадкая дрожь, а на сердце будто бы лёг камень.

Хоть с Мариной они с детства не ладили, но, повзрослев, больше не конфликтовали. Все обиды на сестру сейчас остались для Лены в прошлом.

Не выдержав, она первой спросила у отца: что с Мариной? Он не ответил и выжидательно посмотрел на мать. Как бывало, когда хотел, чтобы Лена оставила их наедине.

- Нет, я не уйду. Я должна знать.

- Хорошо, - со вздохом ответил отец.

Решимость в его в голубых глазах заметно поблекла, остались лишь страх и растерянность. «Отец сейчас выглядит так, - подумала Лена, - словно тонет».

- Врачи борются за её жизнь. Диагноз неясен, - добавил отец и сел на кушетку, прислонившись к стене.

Мама вдруг разрыдалась, и Лена с папой утешали её, как могли.

Утром папа принёс всем кофе из автомата и батончики, но Лена с мамой есть не могли.

К обеду им разрешили по очереди на пять минут повидать Марину. Измученный ночной сменой врач сказал, что её состояние стабильно.

Лена пошла первой в палату к Марине, потому что врач позвал родителей из коридора на разговор в свой кабинет.  

Марина пришла в себя, но говорить не могла. Она выглядела ужасно, но, главное, была жива.

Лена взяла её за руку, легонько сжав пальцы.  

- Ты поправишься, Марина, вот увидишь, - ободряюще прошептала Лена и заставила себя улыбнуться.

А Марина беззвучно заплакала и едва ощутимо стиснула в ответ пальцы сестры.

- Время посещения истекло, - холодно поторопила вошедшая в палату медсестра, и Лена ушла.

Молчаливых, словно ушедших в себя после долгого разговора с врачом, родителей уже не пустили к Марине.

До дома они добрались на такси.

Родители сразу закрылись на кухне, а Лена сидела в комнате сестры. «Марина, позавчера приехавшая на летние каникулы из университета, такая неряха», - подумала Лена. Сестра еще не разобрала свои вещи по полкам шкафа. Чемодан и дорожная сумка стояли нераспакованными.

Чтобы убить время, Лена начала раскладывать по полкам вещи Марины, но тишина в комнате угнетала. А раньше, в детстве, было наоборот, и Лена любила тишину, особенно когда старшая сестра приводила домой шумную компанию и мешала учить уроки. Ведь собирались они в гостиной, чтобы громко петь под караоке и смотреть фильмы по кабельному. Друзья сестры тоже раздражали Лену: девчонки, вызывающе накрашенные, пустые куклы из богатых семей, а парни – большей частью спортсмены, но при этом ужасно развязные и нахальные. Королевская свита звезды Марины – так называла друзей сестры Лена. Они плясали под дудку сестры и нарочно обидно обзывали Лену. Хихикали, если Марина прилюдно и унизительно называла сестру серой мышью, воблой или хуже...

Лена, как могла, давала отпор, обзывалась, ехидничала в ответ, но над её попытками постоять за себя просто смеялись и так, численным превосходством, побеждали.

Это сейчас Лена выросла, изменилась внешне и уже ничем походила на тощую серую мышь. Разве что так и осталась необщительной. Она научилась стильно одеваться и краситься, ненавистные прыщи на лице прошли, благодаря рекомендациям косметолога. А её худощавое тело вытянулось и приобрело красивые, плавные изгибы.

…Лена тряхнула головой, отмахиваясь от неприятного воспоминания, понимая, что сейчас оно уже не приносит сильной душевной боли. И вообще, она давно перестала обижаться на эгоистичную, шумную и яркую сестру.

Она включила ноутбук, решив послушать новости. В браузере Лена запустила ютуб и вернулась к раскладке вещей. Монотонный женский голос ведущей новостей успокаивающе вещал о городской выставке молодых художников, грядущем благотворительном концерте местной филармонии для сбора средств дому инвалидов, об отремонтированном мосте на перекрёстке Вильямса и новых крытых остановках...

Лене оставалось освободить дорожную сумку, как изменившийся взволнованный голос ведущей привлёк её внимание. Ведущая объявила, что сегодня утром бегуном с собакой было обнаружено в лесополосе два изуродованных женских тела. Затем, согласно найденным документам, назвала имена погибших: Серпухова Галина и Федотова Светлана. И обратилась ко всем, кому что-либо было известно об убитых женщинах, попросив в бегущей строке экрана звонить на полицейский номер.  

Лена замерла, внезапно ощутив, как кожа на руках покрывается мурашками. В ушах вдруг зазвенело. Забыв про упавший из рук на пол свитер, на ватных ногах она подошла к ноутбуку. В голове снова и снова крутились услышанные фамилии. И её осенило: Серпухова и Федотова – это же одноклассницы и лучшие подруги Марины. А лесополоса как раз проходила рядом с кафе "Гараж", любимым местом для посиделок сестры в шумной компании. "Надо срочно сказать родителям", - подумала Лена – и тут в комнату зашёл папа. Она вздрогнула, услышав его голос.

- Котёнок, поговорим, - сказал отец и сел на кровать.

Вздохнул и положил руки на колени. Котёнок – так в последний раз он называл её лет в двенадцать. Позднее центром родительского внимания стала успешная во всём Марина.

Лена подошла и села рядом, чувствуя, как колотится от волнения сердце.

- Марина умирает, - прямо сказал отец.

Внутри похолодевшей от страшной новости Лены родился крик, который вырвался наружу хриплым возгласом:

- Что ты сказал, папа? Не ври. Этого не может быть!

Она дышала тяжело и часто.

А отец, всегда скупой на слова, взял её за руку и прошептал, глядя в глаза: "Крепись".

Его глаза сейчас были как у раненого зверя – влажные, глубокие омуты боли. Лена не находила в себе сил в них смотреть. В ушах зашумело, а в мыслях крутился внутренний протест: «Нет, нет, нет...» Оттого последующие слова отца доходили до Лены отрывками. «Врачи не могут поставить диагноз. Предполагают неизвестную форму рака. Или ВИЧ? Соберётся консилиум. Пойми, лекарства Марине не помогают. Её органы, кровь разлагаются, будто кто-то невидимый сжирает нашу девочку изнутри».

Отец всхлипнул и резко встал. Пребывающая в шоке Лена слышала, как тихо щёлкнула дверь комнаты.

Она легла на кровать отупевшая, оглушенная, не верящая, что Марина, её сестра, красавица и звезда-спортсменка лёгкой атлетики, здоровая, кипящая энергией, может вот так умереть.

Нужно было что-то делать, сказать родителям о своих подозрениях насчёт убитых подруг сестры. И, когда Лена нашла в себе силы встать с кровати, обнаружила, что мама совершенно раскисла и ушла в спальню, а на пустой кухне остро пахло валерьянкой.

Ещё на столе стояла наполовину пустая бутылка водки. Папа в коридоре громко разговаривал по телефону. Из расслышанных обрывков фраз Лена поняла, что говорил он о продаже квартиры.

Она тяжело вздохнула. Сейчас родителям не до разговоров с ней. Стоит начать говорить – и они просто отмахнутся от дочки, как от назойливой мухи, что привычно. Словно Лена – несмышлёный маленький ребёнок. А вот если бы на её месте была Марина… Мнение старшей сестры всегда имело в их семье вес. Ей во всём потакали, прислушивались к её суждениям. Что тут сказать, родители до сих пор не знали, как жестоко в детстве травила Лену Марина. Не верили жалобам и объяснениям Лены, что не она виновата в очередной ссоре с сестрой. И наказывали при случае только её, а не Марину. Словами не передать, как была рада Лена, что сестра уехала учиться в столицу.

Желудок заурчал, требуя еды. Поэтому Лена заварила чай и сделала себе бутерброд, который медленно жевала, не чувствуя вкуса. Больше не хотелось думать, особенно о плохом.

Родители в спальне громко ругались, не стесняясь выражаться крепкими матерными выражениями, хоть затыкай уши. Доев бутерброд и допив чай, Лена помыла посуду. Затем пошла к себе в комнату, легла на кровать и, обняв подушку, заснула.