CreepyStory

Мягкое мурлыканье раздалось за спиной, теплое пушистое тело фамильяра потерлось об меня, но я даже не обернулся. Понимаю, что ему хотелось заботы и внимания, но сейчас я не желал делать ни малейшего лишнего движения. Мурлыканье стало настойчивее, кошачьи лапы уперлись в спину и – я даже не сомневался! – выпустили когти. Дернувшись и зашипев от внезапной боли, я подскочил с пола с твердым намереньем оттаскать зарвавшегося негодяя за уши. Рука уже потянулась было к коту, но замерла на пол пути. Васька сидел передо мной, смотрел преданными глазами, а в зубах держал какую-то бумажку. У его лап лежала небольшая бархатистая коробочка синего цвета. Очень знакомая коробочка. Я уже знал, что я увижу. Точнее, чего я не увижу.

В коробочку я когда-то положил свое обручальное кольцо. После того, как сердце немного смирилось с потерей и согласилось отпустить ту, что любил больше всего на свете. Кольцо Лены я похоронил вместе с ней. Теперь же коробка оказалась пуста. Но зачем забирать кольцо? Нанести мне психологическую травму? Так я это переживу. Да, неприятно, но не смертельно. Ответа на этот вопрос у меня не находилось.

Настойчивое урчание заставило обратить внимание на Реми. Тот положил бумажку и энергично кивал головой в ее сторону. Развернув находку – это был сложенный вчетверо листок в клеточку -, я почувствовал запах жасмина и ванили. Это сочетание любила Лена. Я же его никогда не понимал и терпел с трудом, зато узнать мог среди тысячи других запахов. Как узнал я и почерк, который покрывал бумагу. Всего несколько строк, но в груди что-то предательски заныло. Раз за разом я пробегал глазами написанные, без сомнения, рукою Ленки слова. Текст был рифмованным, она у меня любила иногда побаловаться “поэзией”, несмотря на то, что рифма иногда очень сильно хромала, а смысл напоминал песни группы “Пикник”, то есть хрен разберешь, что имеется ввиду. В этот раз все было несколько проще: “Возле главного Дворца У парадного крыльца. Приходи через три дня, Чтоб увидеть вновь меня. Приходи ты в час ночной Под холодною луной. Обвенчает ее свет Нас с тобой на сотни лет”.

На первый взгляд это могло показаться абсурдным, если бы не одно “но”. Лена всегда “главным дворцом” называла Дворец Республики. И в записке она назначала встречу у парадного входа, где, собственно, мы когда-то и познакомились. Вот только почему ночью? И что она хотела сказать про венчание на сотни лет? Черт! Да не могла это быть она! Я лично присутствовал на опознании и ошибиться не мог. А если не она, то кто пытается сойти за нее и для чего? Выманить меня подальше от дома? Через три дня, значит… Хорошо, будем считать, что выманили, но на встречу я отправлюсь не как убитый горем муж, а как ведьмак, охотник на тварей.

Три дня прошли словно в тумане. Каюсь, я даже сделал графическую экспертизу почерка записки. Как бы это не звучало бредово, но почерк действительно принадлежал моей почившей супруге. Я нехотя задумался: что если произошла ошибка и на самом деле похоронили совершенно другого человека, а моя Леночка жива и здорова? Разум, правда, говорил об обратном. Будь она жива, нашла бы способ связаться за столь долгое время. Да и дорогу домой вряд ли забыла бы. Тем не менее, крохотная искорка надежды все еще теплилась вопреки интуиции, кричащей о западне.

Морозный воздух обжег легкие, когда я вышел из метро, поправил меч за спиной. Простой заговор на отвлечения внимания помог добраться до места без особых проблем. Никто не замечал торчащую рукоять клинка, да и я сам превратился в эдакую серую мышь, по которой скользят взглядом и сразу же забывают раз и навсегда.

Через дорогу был виден Дворец Республики. Вот же… Сколько уже в Минске, а на “Октябрьской” вечно выхожу не на ту сторону. Придется спуститься в подземный переход. Я сделал несколько шагов и остановился, удивленный тем, что их звук слышен слишком отчетливо для шумного города. Минск пусть и не такой уж большой город, но в принципе тоже никогда не засыпает: проезжают машины, снуют запоздалые прохожие или влюбленные пары. Сейчас же главная транспортная артерия города была безжизненна и пустынна: ни шороха, ни звука, будто ничего и никого вокруг не существовало.

В переходе тихо разливались мелодичные, трогающие до глубины души звуки. Кто-то играл на флейте, значит, город все же не так уж и безжизненен. В моей руке оказался стилет. Не то, чтобы я не любил музыкантов, просто сейчас это было как-то неуместно что ли, неправильно. Практически у самого выхода из перехода сидела… Девушка? Женщина? Старуха? Честно, разобрать было сложно: грязные, нечесаные, сальные волосы; перепачканное лицо, на котором выделялись неестественно яркие голубые глаза; изорванная до невообразимого состояния одежда, в которую не каждый бомж согласился бы облачиться. Впрочем, угрозы от нее я не чувствовал. Скорее всего и правда, сидит себе человек и зарабатывает на жизнь игрой на флейте.

Проходя мимо, я бросил в картонную коробочку на полу купюру в пятьдесят вечнозеленых единиц. Она всегда лежала у меня в кармане, так сказать на черный день, но уж больно чарующей была мелодия. Да и не были деньги для меня чем-то жизненно необходимым. При большом желании и без них правиться можно. Главная ценность в жизни каждого – это люди, которые тебя окружают. Забрось человека на необитаемый остров с миллионом долларов, и через какое-то время он сойдет с ума от одиночества, а всемогущие бумажки, еще недавно составляющие смысл его жизни, превратятся в бумагу для розжига костра или для вытирания пятой точки. К сожалению, не каждый это понимает.

- Спасибо тебе, ведьмак, - голос, такой же благозвучный, как и мелодия, раздался за спиной до неприличия неожиданно. Говорила девушка. И, судя по тому, что в подземном переходе никого не было, принадлежал он бродячей музыкантше.

- Кто ведьмак? – я внутренне напрягся, готовый в любой момент выхватить меч.

- Да брось, - на чумазом лице засияла белоснежная улыбка. – Меч за спиной, амулет на шее, стилет под пальто, несколько метательных звездочек, еще какая-то мелочь. Ну кто еще станет ходить по городу с таким набором?

- Но как же…

- Да все в порядке с твоим заговором на невнимательность, - девушка как будто прочла мои мысли. – Просто на меня это не действует. Я вижу много больше, чем другие. Ты хотя бы в курсе, что направляешься прямиком на плаху? Там наверху сейчас все пропитано злом, яростью и гневом.

- Я догадываюсь. Но кто ты и зачем меня предупреждаешь?

- Неважно, кто я такая, - еще одна очаровательная улыбка. – А предупреждаю… Допустим, ты мне симпатичен. Или же я давно наблюдаю за тобой и мне по душе то, чем ты занимаешься. Что ни говори, но ты занимаешься благим делом. И сердце у тебя доброе. Досадно, если погибнешь.

- Я уже имел сотни возможностей погибнуть, - резонно заметил я. – Ничего, живой пока что. Надеюсь, и в этот раз все обойдется.

- Надежда, ничем не подкрепленная, губит человека, - философски изрекла девушка. – Если не на кого и не на что положиться, то с большой долей вероятности рискуешь потерять голову.

- И что же ты предлагаешь?

- Отговаривать тебя идти, я так понимаю, бесполезно? Жаль. Тогда вот, возьми, - она протянула мне какую-то вещицу. Я осторожно взял подарок. Это оказалась монета, диаметром сантиметров в пять. На одной стороне красовалась восьмиконечная звезда. Этот символ я знал: звезда Алатырь. У наших предков он символизировал одноименный камень и являлся мощным оберегом-щитом. Я перевернул монету. На обратной стороне были начертаны три руны: Перун, Треба, Ветер. От монеты веяло силой, она сочилась энергией, почти физически ощутимой.

- Откуда? – челюсть у меня отвисла не хуже, чем у Васьки. Полученный амулет являлся вещью крайне мощной, невероятно редкой и древней. Даже тот, кто заряжал мой изумруд в стилете, не смог бы сработать такую вещицу. Я бы не удивился, узнай, что оберег смастерил кто-то из моих очень далеких предков.

- Из глубины веков, - ответила девушка, одновременно и подтвердив мои предположения, и не дав конкретного ответа. – Ступай, коли решил. И запомни – не всегда верь своим глазам и не давай сомнениям взять над тобой верх. Дашь слабину – и считай, что ты труп.

- Большое спасибо, - поблагодарил я, упрятал монету в карман, а когда поднял глаза, то рядом уже никого не было. Впрочем, я особо и не удивился. Если кто-то свыше решил помочь, то для него это не спецэффекты, а обычный способ перемещения.

Поднявшись из перехода, я вновь столкнулся с той же напряженной тишиной. Сейчас я был бы рад и звукам флейты. Жаль, они исчезли вместе с незнакомкой. Площадь перед Дворцом оказалась накрыта чем-то вроде купола. Могу поклясться, что, когда я выбрался из метро, ничего подобного и в помине не было. Купол не казался монолитным и непроницаемым. Он, скорее, напоминал собой северное сияние. Изумрудно-рубиновое свечение, пронзенное тончайшими бирюзово-янтарными прожилками, разбегающимися во всех направлениях. Изумительно красивое зрелище, если не знать, что за ним, скорее всего, ожидает что-то плохое.

Дотронувшись рукой до “стены” купола, я почувствовал нечто сродни покалыванию, как от иглотерапии. Терпимо. Не больно, просто немного неприятно. Шаг вперед: упругое сопротивление, как если бы пытался пройти сквозь желе. К счастью, это ощущение длилось недолго. Всего пара секунд – и я стоял посреди площади. Прямо передо мной возвышалась громада Дворца. Над головой никакого северного сияния не наблюдалось. Только черное бездонное небо, с которого холодно смотрела бледная равнодушная луна, безразличная ко всему происходящему. Солнце мертвых…

Неуловимое движение наверху ступеней между колоннами. Начинается. Рукоять меча удобно и привычно легла в ладонь, сердце билось ровно и размеренно. Посмотрим, что за очередная бестия решила устроить мне рандеву в полночь.

Навстречу мне по ступеням дергающейся походкой паралитика двигалась женская фигура. Казалось, что ей тяжело передвигаться и каждый свой шаг она делает через силу. Что ж, спешить и бросаться вперед, очертя голову, я не собираюсь. Пусть приблизится первой, проявит инициативу, чтобы я мог прикинуть, чего от нее ожидать в дальнейшем. Прошедшие пару минут показались вечностью, но я терпеливо стоял на одном месте и ждал. Расстояние между нами становилось все меньше, меньше и меньше.

Нет. Нет! Нет!!! Этого не могло, не должно быть! Та, что подошла ко мне, была моей любимой Леной. Сердце моментально потеряло свое спокойствие, застучало быстро-быстро. Я с трудом заставил себя не рвануть вперед, чтобы заключить супругу в объятия. И это пошло мне только на пользу. Да, это была моя жена. И в то же время, не она. Как так? Элементарно, как говорил один детектив. Лена была мертва. Ко мне приближался труп. Белая кожа покрыта сине-черными пятнами; истлевшая одежда, в которой ее хоронили; остекленевший, как у рыбы, взгляд. Объяснилась и дергающаяся походка – с одеревеневшими конечностями особо не побегаешь. Странно, что тело так хорошо сохранилось, ведь времени минуло немало. Ну как же так?! Что за неведомая сила лишила тебя посмертия и спокойной загробной жизни? И для чего?!

- Са-а-ш-ш-ш-а-а, - мертвые губы чуть приоткрылись, выдавив мое имя. Металлический звон – это меч ударился острием о плитку, потому как у меня опустились руки. Хорошо хоть полностью не выронил. Только сейчас я понял, как тяжело сохранить спокойствие и хладнокровие, когда ты видишь живой труп любимого и дорогого человека. Верите, в этом мертвом голосе было столько боли и невыносимой тоски…

- Лена, - я шагнул вперед, протянул руку.

Проснувшееся шестое чувство предупредило об опасности. Я отпрянул в сторону, меня обдало волной жгучего жара, а спустя секунду огненный шар с шипением разбился о колонну Дворца. Струйки пламени потекли вниз, плавя гранит. Позади прозвучали скупые хлопки.

- Для человека ты очень ловок. Признаюсь, я приятно удивлена.

Я молча обернулся. Женщина лет тридцати, черные как смоль волосы ниже плеч, правильный овал лица, выразительные глаза. Одета в обычные джинсы и короткую дубленку. Увидишь такую в толпе и не обратишь особого внимания. Но от этой дамочки за версту несло смертью и злобой.

- О, какое спокойствие, - картинно удивилась она. – И что же, не будет никаких вопросов?

- Сама все скажешь, - процедил я сквозь зубы.

- Тоже верно, - едва заметный кивок. – Почему бы и не поговорить. Жить тебе все равно осталось недолго. Но у меня сегодня очень хорошее настроение, так что пусть твое жалкое существование продлится на несколько минут подольше.

У моих ног разверзлась пропасть. Из нее вверх ударили струи мутной дымящейся жидкости. Я увернулся и на этот раз.

- А ты действительно хорош, - восхищение в ее голосе было почти искренним. – Ксандр, Ксандр, неужели тебе нравится твое ремесло? Что ты нашел в нем? Помогать людям – это самое неблагодарное дело.

- А я благодарности и не жду, - я двигался боком, стараясь не упускать девицу из вида. – Я помогаю миру стать чище. И, кроме того, не имею чести знать вас, дамочка.

К слову сказать, Ксандром меня когда-то называл дед. Ну вот не нравилось человеку имя Саша, а Александр звучало слишком длинно. Так и получилось, что для него я всегда Ксандром был. Как эта ведьма узнала об этом, я понятия не имел, но почему-то был уверен, что узнаю. Общая проблема всех злодеев в том, что они очень любят поболтать, осознавая свою неуязвимость. Правда, всегда забывают о том, что в этом мире нет ничего неуязвимого.

- Какая выдержка. Может, присоединишься ко мне? Из нас бы вышла хорошая пара. Нет? Я так и думала. Что ж, дело твое. Мое имя Ольга. А по поводу чистки мира… Чтобы сделать мир чище, сперва нужно истребить большую часть людей. Они и есть самое большое зло на планете. Нет существа более жестокого, чем человек.

Прыжок и взмах мечом. Я делал ставку на неожиданность, но ведьма играючи отбила мой клинок. Причем отбила его ногтями. Хотя не спорю, ее ногти по длине и остроте вполне могли соперничать с небольшими ножами. Хороший маникюр отрастила, можно только позавидовать.

- Браво! – аплодисменты прозвучали гораздо оживленнее, чем в начале. – Достойная попытка, но не советую меня перебивать. Иначе пострадает она.

Ведьма щелкнула пальцами, и Лена согнулась пополам, у нее вырвался гортанный крик боли. Даже с такого расстояния я расслышал, как захрустели ее кости.

- Прекрати!

- О, да неужели тут у нас чистая не увядшая любовь? Даже противно. Но ты прав, стоит прекратить. Такие игрушки дорого стоят. Зря я, что ли, твое обручальное кольцо достала. Удивлен? Оно было необходимо для ритуала, чтобы заставить твою благоверную вновь ожить. Это отнимает много сил, но того стоит. Получаешь верного раба, не ведающего усталости, страха, прочих человеческих недостатков.

- Так это была ты? – я ушел в сторону от костяных лезвий, появившихся из воздуха. Одно из них вспороло рукав пальто, почти достав до кожи. Ничего, пальто потом подлатаю. В крайнем случае отдам бомжам, пусть щеголяют.

- Конечно, - она играючи отбила пару выпущенных мною метательных звездочек. – Вот только твой мелкий паршивец фамильяр путался под ногами. Пришлось немного приструнить. Мы бы и раньше это сделали, но в первый раз нам помешал ты, вернувшись после очередной охоты.

Скрипнув зубами, я провел короткую серию ударов, впрочем, не причинивших ведьме вреда. Надо отдать должное, несмотря на пустую болтовню и браваду, она продолжала держать ситуацию под контролем. Разговор проходил, в принципе, в спокойных интонациях, но мы не переставали кружить друг возле друга. Хищный опасный танец, что должен закончиться смертью одного из партнеров. Не понятным было только, кто ведущий, а кто ведомый.

- Один вопрос, - я перекатился по земле, волос коснулся ледяной вихрь. – Почему именно я и моя жена?

- Я уж думала, ты не спросишь, - в ведьме постепенно оставалось все меньше человеческого. Теперь ее лицо больше напоминало змеиную морду: вертикальные зрачки, втянувшийся нос, проступившая на щеках чешуя. Когда она говорила, длинный раздвоенный язык плотоядно облизывал тонкие губы.

- Так вот я и спрашиваю.

- Какой бы не показалась банальной причина, но это месть, - зрачки ведьмы устрашающе полыхнули. – Твой дед вырезал практически всю мою семью.

- Ты несешь чушь, - я прыгал из стороны в сторону, стараясь не напороться на появляющиеся под ногами кривые шипы.

- Ничуть. Твой дед был ведьмаком. О, да ты не знал этого? Тогда позволь мне тебя просветить, - она выпустила вереницу электрических шаров. – В твоем роду мужчины через поколение рождаются ведьмаками. Только эти способности нужно разбудить. Твой дед был жестоким, кровожадным, беспощадным карателем.

- Бессовестная ложь, - мой клинок все же дотянулся до дубленки ведьмы, оставив на ней длинную прореху. Но этим я, почему-то, вызвал только приступ каркающе-шипящего смеха. В следующую минуту я взмыл в воздух, пролетел через половину площади и врезался спиной в колонну, чтобы потом рухнуть на ступени. Чувство было такое, будто меня переехало асфальтоукладчиком и внутри не осталось ни одно целой кости. Возможно, так оно и было в действительности. Не знаю, чем эта тварь ударила, но сил в удар вложила не мало. Перед глазами все плыло, а мозг сверлила тупая боль. Тяжело дыша, я поднялся, опираясь на колонну. По груди сыпалось что-то теплое. Я заглянул за пазуху: амулет рассыпался в прах, приняв на себя львиную долю чудовищной силы. Не будь его, я, скорее всего, уже лежал бы бездыханным. Ведьма не спеша приближалась, продолжая говорить. Расстояние между нами пусть и было великоватым, но слова звучали так, словно она стояла рядом.

- Это истинная правда. Такого палача, как твой дед, еще стоило поискать. У моей бабушки было восемь дочерей, и она воспитывала их одна. Из кожи вон лезла, чтобы прокормить такую ораву. Худо-бедно, но они выживали. Твой предок счел это подозрительным. Его не остановило даже то, что бабушка занималась знахарством, помогала людям. Нет, он посчитал всю нашу семью ведьмами, дьявольскими отродьями. И убил всех, подло и цинично. Только моя мать выжила, потому что ее в тот момент дома не было. Ей пришлось бежать из деревни. Она пережила столько, сколько не каждый переживет и за десять жизней. Когда я выросла, она поведала мне эту историю. И я поклялась отомстить. Во чтобы то ни стало. И знаешь, я пожертвую свое игрушкой, лишь бы ты ощутил то, что чувствовала моя мать.

Тело Лены, шатающееся, как тростинка на ветру, вспыхнуло ярким пламенем. Оно горело и вместе с тем плющилось, ломалось, меняло свою форму. Нечеловеческий крик длился невыносимо долго, резал слух, разрывал душу на части. Собрав силы, я бросился вперед, напрочь забыв о наставлении не верить своим глазам. В тот момент я не сомневался, что делаю все правильно. Я обязан был спасти свою Леночку, пусть даже и мертвую. Она заслужила покой.

- Даже не думай! – грозный окрик раздался над самым ухом, а я вновь распластался на земле. Ведьма стояла рядом, а мое тело будто вбивали в плиты, давя сверху многотонным прессом. Дышать получалось через раз, голову практически не получалось поднять, а давление все усиливалось.

Пальцы, скребущие холодный бетон, схватили что-то круглое. Монета! Монета, которую мне дала незнакомка. Наверное, выпала, пока я вытирал собою площадь. Я что было сил сжал ее в ладони, чувствуя, как она буквально растворяется во мне. Тело наливалось приятным бодрящим теплом, перерастающим в жар; внутри закипала безудержная энергия; отступала боль, рассасывались синяки и исчезали ссадины и раны. Истерически хохочущая ведьма не замечала ничего этого, а я не знал, как долго оберег будет меня поддерживать. Поэтому я вложил все обретенные силы в один удар. Тело устремилось с места, как стрела, сорвавшаяся с туго натянутой тетивы. Уже в полете я выхватил стилет, твердо уверенный в том, что он не подведет и на этот раз.

Не ожидавшая такого подвоха ведьма, инстинктивно прикрылась руками, но клинок беспрепятственно прошел сквозь плоть, вонзившись между глаз. Приземлившись, я ударил ее ногой в грудь. Бестия рухнула рядом с догорающими останками моей супруги. Огонь радостно и жадно перекинулся на нее, стремясь быстрее поглотить. Странное дело, но ведьма не кричала, хотя в ней еще теплилась жизнь, не грозила проклятьями напоследок. Она только пару раз попыталась подняться, но не смогла.

Зловонный смрад, треск чадящего пламени, черное небо над головой. Я тяжело опустился на колени, силы как-то разом покинули меня. Чувствуя, что по щекам бегут две влажные дорожки, я невидящим взглядом смотрел на два факела на площади: бывшая жена и бывший враг. Холодно… Не телу, душе. Как сказал когда-то Ницше: “После опьянения победой возникает всегда чувство великой потери: наш враг, наш враг мертв! Даже о потере друга мы жалеем не так глубоко, как о потере врага”. Великий человек. Он явно знал больше, чем простые смертные.

На мое плечо тихо легла чья-то рука. Я уже даже не смог удивиться, когда увидел, что рядом со мной находится та самая незнакомка, давшая мне оберег. Отливающие небесной синевой глаза смотрят с сочувствием и пониманием, легкая улыбка блуждает на чистом и непорочном лице. Исчезли лохмотья, уступив место простой, но добротной одежде.

- Вставай, ведьмак. Ты справился, все закончилось.

- Кто ты? И почему помогла? – я поднялся, отряхнул колени.

- Скажи, ты веришь в реинкарнацию?

- Не знаю, - честно ответил я, потому что и на самом деле не задумывался над этим.

- Тогда считай, что я твой ангел-хранитель, - она потрепала меня по щеке, потом посмотрела на догорающие тела. – Знаешь, это уже была не твоя супруга. Мертвым телом можно управлять, когда в нем уже нет души. Так что это была всего лишь оболочка.

Я долгое время молчал, потом задал один единственный вопрос, волновавший меня сейчас больше всего.

- А есть у ангела-хранителя имя?

- Я думаю, ты и сам прекрасно его знаешь.

Над площадью загоралось алое зарево. По моим прикидкам времени прошло не так уж и много, но это был рассвет. Рассвет… Символ торжества света над тьмой. Символ рождения нового дня, новой жизни. Символ веры. И пока поднимается солнце, пока его лучи согревают этот несправедливый мир, даруя ему свою доброту и ласку, я буду пытаться сделать его лучше. Месть? Нет. Теперь в моем сердце ей не будет места. Только стремление помочь тем, кто в этом нуждается. К тому же, у меня есть ангел-хранитель…

Месть. Часть 2

- Васька! – закричал я, понимая, что голос предательски дрожит от волнения. – Васька, где ты?!

Тишина. Я заглянул в ванную, промчался на кухню, потом влетел в зал. Никого. Только следы пребывания кого-то либо чертовски злого, либо психически больного. Кому же я так насолил и перешел дорогу?

В спальне все оказалось точно так же, как и во всей остальной квартире: сорваны шторы, опрокинут шкаф, кровать сдвинута чуть ли не на середину комнаты. Тяжелый дубовый стол лежал на боку, вокруг разбросаны документы и канцелярские принадлежности. Но самым страшным было то, что из-под вороха бумаг выглядывала черная мохнатая лапка.

- Реми! – я бросился к столу, принялся остервенело отшвыривать в сторону весь этот хлам.

Фамильяр лежал, не двигаясь: шерсть взъерошена, мордочка в спекшейся крови, передняя левая лапа неестественно вывернута. Я протянул к нему дрожащую руку, понимая, что скорее всего не успел, и единственное близкое и родное для меня создание погибло. Но… Что это? Почудилось или же сердце кота еще бьется? Нет, точно! Пусть прерывисто, пусть не часто, но он, несомненно, был еще жив! Черт с ней, с этой квартирой, потом разберусь.

- Держись, Реми! – прохрипел я. – Не смей умирать, пушистый французский засранец!

Я как можно бережнее поднял фамильяра на руки и стремглав бросился прочь из дома, не забыв, впрочем, на ходу прихватить из перевернутой тумбочки кое-какие сбережения. В государственную ветеринарную лечебницу соваться было бесполезно в такое время, а в частных одним “спасибо” не отделаешься. Благо, до ближайшей такой лечебницы нужно было пройти всего несколько домов.

Девушка за стойкой ресепшен посмотрела на меня с плохо скрываемым раздражением: рядом с ней стояла чашка с дымящемся чаем, в вазочке лежали какие-то печеньки, а на мониторе компьютера застыл кадр какого-то фильма. Очевидно, поздние визитеры абсолютно не входили в ее планы. Удивительное дело, но несколько купюр с изображением Франклина в корне поменяли эти планы. Меня сразу же окружили заботой и вниманием и даже предложили тот самый чай. Через пару минут появился заботливый врач, а девушка аккуратно взяла у меня кота и удалилась, видимо, в операционную. Ну или в смотровую, не знаю, как у них там принято.

Я мерял шагами веселенькую плитку под ногами, ходил взад-вперед. В голове все смешалось, руки предательски дрожали. В конце концов я не выдержал, присел в кресло для посетителей и незаметно для самого себя задремал. Из сладкой дремы меня выдернуло легкое прикосновение к плечу. Несколько секунд я смотрел на человека в белом халате, заляпанном небольшими пятнами крови, пытаясь сообразить, где я и что тут делаю. Вспомнив, подскочил из кресла.

- Что с ним?!

- Не переживайте, - успокоил врач. – С вашим питомцем все хорошо. Операция прошла отлично, но на восстановление уйдет не меньше месяца. Да, пока он спит под действием наркоза. Но когда придет в себя, некоторое время поначалу может наблюдаться легкая дезориентация в пространстве, вялость и апатия. Не пугайтесь, это вполне обычное явление. Наблюдайте за заживлением швов и ран, не допускайте загноения. Я выпишу вам мазь, будете обрабатывать. Если вдруг что-то пойдет не так, сразу же обращайтесь к нам.

Врач черканул что-то в блокнотике, вырвал листик и протянул мне. Неизвестное название ни о чем мне не говорило, но являлось, судя по всему, той самой мазью.

Пока я жал врачу руку и горячо благодарил, медсестра вынесла мне… Нет, не моего Ваську, а почти полностью запелёнатую бинтами мумию. Не замотали разве что морду да задние лапы. Я крепко сжал кулаки, сдерживая рвущиеся с языка ругательства. Вот, пожалуй, еще один фактор, который вынудит меня разогревать месть еще больше, чем было до этого.

- Наступная станцыя “Кунцаушчына”.

Двери вагона метро с шипением закрылись. Поезд, дернувшись, начал набирать ход, нырнув в черное жерло туннеля. Я прикрыл глаза: ехать еще минут двадцать, можно и отдохнуть немного, а разглядывать немногочисленных пассажиров не хотелось, не люблю я этого.

Вагон плавно покачивался, так же плавно и лениво тянулись мысли. Фамильяр шел на поправку довольно быстро, раны его затягивались, выбритая шерсть отрастала. Единственное, что меня очень волновало, так это то, что Реми с каждым днем все больше и больше превращался в животное. Нет, я понимаю, что внешне он им и был, но… У него стала пропадать речь, он периодически начинал тереться о ноги, как обычный кот. А недавно он отказался есть за столом, зато из поставленной в качестве эксперимента мисочки на полу лопал так, что за ушами трещало. К тому же, пару раз уже пришлось убирать за ним, пока я все же не купил лоток и кошачий наполнитель.

Было больно наблюдать за тем, как медленно, но верно теряешь самого преданного друга и соратника. Еще больнее оказалось осознание того, что ничего не можешь с этим поделать. Те, кто нанес тот жуткий визит в мою квартиру, знали толк в своем деле. Интересным было вот еще что: раз все в доме перевернули с ног на голову, значит, гости что-то искали, а Реми им просто-напросто мешал. Почему-то эта мысль пришла мне в голову только сейчас. Надо будет в свободное время провести тщательную ревизию всего, что у меня имеется.

Скрежет раздираемого металла, перерастающий в визг, ударил по ушам. Меня швырнуло вперед, я рефлекторно сгруппировался, что смягчило падение на пол вагона. Вскочив на ноги, я заметил, как за окном во мраке туннеля затухают последние искры, вызванные экстренным торможением. Я ожидал возмущенных криков и ругани, но в вагоне кроме меня больше никого не обнаружилось. Заморгали лампы освещения, несколько из них с грохотом взорвались, разметав по полу стеклянное крошево. В соседних же вагонах света совсем не было. Или же не было самих вагонов. Появилось ощущение неправильности происходящего, отчужденности от реальности.

Подойдя к дверям, я попытался их открыть: сидеть в стальной ловушке в перегоне между станциями желания не было. Не вышло. С одинаковым успехом я мог бы попытаться сдвинуть сам состав. Двери не сдвинулись ни на сантиметр, а я полез под пальто, нащупывая стилет, рукоять которого украшал самый настоящий изумруд размером с грецкий орех. Нет, это не были так называемые “понты”. Изумруд сам по себе является отличным талисманом от злых чар, а этот камень заряжал силой человек, разбирающийся и обладающий недюжинными способностями. Кроме того, я немного доработал оружие, потому что трехгранный стилет лезвия, как такового, не имеет, а служит только для колющих ударов. Пришлось немного пошаманить, но клинок от этого стал только опаснее.

Вспышки участились. Их мерцание напоминало безумную свистопляску стробоскопов на дискотеке. И это сильно раздражало, мешало сосредоточиться. Из-за этого я пропустил момент, когда в противоположном конце вагона появилась долговязая фигура. Сперва рассмотреть ее не представлялось возможным. Но вот она делает шаг, еще один. Походка дерганная, словно навстречу мне движется марионетка, ведомая адским кукловодом. Девушка, одетая во что-то невообразимое, мешковатое. Нет, не девушка. Я напряг зрение, насколько это было возможным при таком освещении. Ведьма, понятное дело. Но у нее не было лица. Вернее, не было постоянного лица. Вспышка – и это миловидное личико с чуть вздернутым носиком. Еще вспышка – и это уже безобразная старуха с дырой вместо носа. Снова вспышка – жуткая оскаленная морда, отдаленно напоминающая змеиную голову. Очередная вспышка – и это сгусток мрака, внутри которого плавно перетекают друг в друга багровые прожилки. Личина сменялось личиной, а их обладательница все приближалась. В ноздри ударил запах перепревших листьев и сырости.

- Что тебе нужно, исчадие? – я готов был броситься вперед, но для начала хотел выяснить, чем обязан такой неожиданной остановке.

- Твое тело, твою душу непременно я разрушу, - голос ведьмы звучал на удивление приятно. Но эта манера рифмовать бесила еще больше, чем мерцание под потолком.

- Нормально разговаривать не научилась? – я встал в стойку, изумруд в рукояти светился мягким зеленым светом.

- В мире безумном нормальность – это недостаток, - прошипели у меня за спиной, а затем сильный толчок послал меня вперед. Я пролетел метра три, но на ногах удержался, крутанулся волчком. Ведьма стояла позади. Этого не могло быть, но тем не менее… Ассиметричная рожа самодовольно скалилась.

- И все же я настаиваю на вразумительном ответе.

- Ответы мертвецу ни к чему.

Каркающий злой смех и очередной удар в спину. Бестия либо телепортировалась, либо передвигалась так стремительно, что я не успевал следить за ней. И открытого столкновения она точно будет избегать. Такие, как она, сильны лишь тогда, когда чувствуют свое превосходство. Пусть это превосходство и заключается всего-навсего в одной способности. Но стоит лишить их этой способности или научиться противостоять ей, как они обычно сразу же поджимают хвосты и просят о пощаде. Правда, эта дамочка не выглядела той, которая станет вымаливать даже пару дополнительных минут жизни.

По стеклам в окнах зазмеились трещины. Я ничком бросился на пол, а спустя мгновение над моей головой просвистел каскад осколков под аккомпанемент хохота полубезумной твари.

- Покажись! – рявкнул я. – Или боишься?

- Трусость и страх – это слабых удел. Того, кто от смерти сбежать захотел.

- Большего идиотизма я в жизни своей не слышал. Да и рифма у тебя так себе, - я, крадучись, приближался к ведьме. Действительно, называть человека слабым только за то, что он желает избежать гибели? Тогда сильным должен быть тот, кто прямо жаждет отправится в мир иной.

Металлический поручень, вырванный с корнем, просвистел на манер копья в десяти сантиметрах от моей головы. Шутки кончились, в ход пошла тяжелая артиллерия. Пол под моими ногами вздыбился, словно неведомый исполин со всей дури пытался пробить его снизу. Отпрыгнув в сторону, я наотмашь взмахнул стилетом. Попасть, в принципе, даже не рассчитывал, но ведьма должна была знать, что изображать из себя агнца, готового к закланию, я не намерен.

Гул, раздавшийся позади, напоминал шум потревоженного пчелиного улья. Бросив туда мимолетный взгляд, я увидел, как в соседнем вагоне бушует огненный вихрь. Даже здесь я ощутил нестерпимый жар, как от разгорающегося рядом крошечного солнца. Театральные эффекты составляли обязательную часть программы каждой бестии. Пока смотрел, получил еще один удар, пришедшийся по левому плечу. Ведьма разорвала рукав пальто, оцарапала когтями кожу. Надо с этим завязывать, иначе рискую превратиться в жаркое или еще чего похуже.

Неуловимое движение воздуха сзади, за которым обязательно должен был последовать еще один удар. Но на этот раз я не стал ждать, совершив короткий выпад. Гневное шипение сказало о том, что своей цели я достиг и сумел-таки ранить ведьму. Вот, теперь дела должны пойти получше. Вырвавшаяся из ниоткуда ядовито-фиолетовая сфера красноречиво намекнула, что я слишком рано расслабился. Громовой раскат ударил по барабанным перепонкам, когда вспыхнувший ярким сиянием изумруд в рукояти стилета поглотил ведьмину сферу. При этом сам камень взорвался, рассыпавшись в пыль, а меня волной швырнуло на колени, протащило через весь вагон. Захрустели осколки стекла. В голову пришла одна интересная идея. Поднимаясь, я зачерпнул целую пригоршню битого стекла, не взирая на боль. Хорошо еще, что куски от окон были немного крупноваты. Выбросив руку, я швырнул осколки прямо перед собой.

- Глупая попытка, - захихикала ведьма, чей голос сделался донельзя отвратительным.

Я пропустил комментарий мимо ушей. Тем более, что расчет был совсем на другое. Ведьма не телепортировалась и не двигалась с дикой скоростью. Она становилась невидимой. И теперь брошенные мною стекла, застрявшие в складках одежды, служили отличным ориентиром, поблескивая гранями, как драгоценные камни в свете софитов. И слава богу, что бестия не восприняла мою уловку всерьез. Для нее это смотрелось скорее, как жест отчаянья, желание отсрочить неизбежное. Что ж, пусть думает так и дальше.

Двигаясь специально мимо ведьмы, я не переставал следить за мерцанием стекляшек. Бестия пропустила меня мимо себя, не издав не звука. Хорошо. Будем и дальше делать вид, что я не знаю, где она. Но и оставлять надолго спину без прикрытия тоже не стоило. Я остановился, в растерянности вертя головой по сторонам, развернулся в обратную сторону.

- Где ты прячешься?!

А она и не пряталась. Она стояла в метре от меня, а я изображал из себя слепого котенка, тыкающегося наугад. Шажок вперед, еще один. Расстояние между нами сократилось до неприлично опасного, уже можно было почувствовать зловонное дыхание твари. Тянуть дальше не имело смысла. Еще миг – и она атакует сама. Не зря говорят, что лучшая защита – это нападение. Значит, не следует оспаривать прописные истины, а нужно просто бить. И я ударил. Всадил клинок туда, где примерно должна была находиться грудь ведьмы.

- Я прощаю тебя.

Надсадный хрип, переходящий в стон. Воздух передо мной задрожал, как в знойный день. Фигура ведьмы приобретала реальные очертания, становилась видимой. Она слегка пошатывалась, держа руками торчащий из груди стилет. Пылающий ненавистью взгляд затухал, стал мутным и ничего не выражающим. С глухим стуком тело упало на пол, а у меня в тот же момент волна боли чуть не разорвала голову. Сжав руками виски и закрыв глаза, я закричал, не в силах сдерживаться.

- Наступная станцыя “Партызанская”.

Боль исчезла вместе с голосом диктора. Я открыл глаза. Поезд спокойно катил по туннелю, освещение исправно функционировало. Неужели мне все это пригрезилось? Как-то уж слишком реалистично у меня болело тело после этой схватки. Может, действительно я переутомился, ведь всякое бывает. Только стилет в руках, измазанный кровью, говорил о том, что все произошедшее было более, чем реально. В противоположном конце вагона сидела девушка в бесформенных одеждах, под ней темнела лужа, а стекло за спиной покрывала сеть трещин. Даже не подходя, я мог с полной уверенностью сказать, что это была за лужа. Дождавшись своей станции, я выскочил из вагона.

Месть. Часть 1

Месть.Часть 3

И вот сейчас я вел охоту. Очередной заказ, сулящий принести неплохую прибыль. Правда, путешествие по подземной части одного из спальных районов Минска не входило в мои планы, но кто же знал, что ведьма почует неладное и улизнет в самый неподходящий момент. Заказали ее четыре молодые мамы, чьих детей она едва не увела с собой. Все четверо в один голос твердили, что это была выжившая из ума старуха со второго этажа, только не такая, как всегда. От нее исходила стол сильная волна ужаса, что девушки и пошевелиться не могли, а стояли и смотрели, как ведьма, распевно что-то бормоча и совершая замысловатые пассы руками, манит за собой их детей. Если бы не въехавший во двор грузовик, спугнувший старуху, могло бы случиться непоправимое. Решив обезопаситься, одна из мамаш нашла в сети мой номер. Я поверил сразу: за свою не такую уж и долгую жизнь успел насмотреться всякого. Когда я согласился взяться за дело, девушка вздохнула с явным облегчением. Я усмехнулся – такая реакция у клиентов практически всегда. Они до последнего бояться, что их примут за душевнобольных.

Мертвец пас овец

Под луной ночною порой.

Их жрал, свежевал.

Чтобы жить, нужно убить.

На смену идиотской считалочке пришла не менее идиотская песенка. Запугать пытается? Не выйдет, на меня подобные штучки не действуют. Я даже ко всякого рода заговорам практически не восприимчив. Да и защитный амулет, вырезанный мною из еловой сердцевины и украшенный агатом и ониксом, делал свое дело, постоянно болтаясь на шее на крепкой железной цепочке.

С легким шелестом полуторный меч вышел из ножен, висящих на спине. Это только в фильмах бесстрашные воины истово машут двуручными мечами так, будто те ничего и не весят. В реальной жизни все несколько иначе. Поэтому прямой обоюдоострый клинок, в котором веса максимум полтора килограмма, для меня намного удобнее и практичнее всяких там фламбергов и цвайхандэров. Открытый эфес; лезвие из закаленного железа, покрытое тонкой сетью рун, мерцающих в темноте нежно-алым светом.

Ну где же ты? Сколько можно за тобой бегать? Рядом прозвучал отвратительный смешок. Я резко развернулся в сторону звука, рубанул наугад мечом. Клинок впустую вспорол воздух, а из-под кучи мусора у стены с недовольным писком метнулась огромная жирная крыса. Да, вот так и рождаются слухи о крысах размером с собаку. У страха, как говорится…

Меч я не стал прятать. Достать его, конечно, дело секундное, но бывают такие ситуации, когда даже секунда может спасти тебе жизнь. Или же наоборот… Малейшая задержка – и ты хладный равнодушный труп без дальнейших перспектив.

Под ногой хрустнуло. Я присел на корточки, присмотрелся – череп. Судя по размеру, принадлежит ребенку лет шести-семи. Я выпрямился пружиной. Убью, тварь! Я спокойно отношусь к трупам мужчин, женщин, стариков и даже котиков с собачками. Да, они вызывают чувство скорби, печали, но это все как-то естественно, что ли. Останки же детей, этих маленьких ангелов, имеющих право и шанс на долгую жизнь и лишенные этого шанса, вызывали во мне бурную клокочущую ярость. И желание всегда появлялось лишь одно – покарать убийцу.

Сбоку показался черный зев прохода, потянуло гнилью и сыростью. В висках уже привычно чуть закололо: верный знак того, что порождение мрака где-то рядом. Отодвинув кончиком клинка в сторону висящую паутину, я уверенно зашагал по боковому тоннелю. Впрочем, это, скорее, был короткий аппендикс в несколько метров длиной, нежели полноценный ход. В конце из-под деревянной двери, обитой металлическими полосами, пробивалась узкая полоска света. Интересно, как в современном Минске в канализации могла оказаться такая дверь? Или же это ведьма постаралась, обустраивая свое логово? Возможно. Подумалось, что полосы на двери тогда точно не железные. Ведьмы не переносят железа, так же, как вампиры – серебра. Не зря когда-то в средние века инквизиция использовала железо и огонь. Я отогнал мысли прочь: не время и не место отвлекаться.

Дверь отворилась, даже не скрипнув. Передо мной находилось почти квадратное помещение, примерно десять на десять метров или же чуть больше. Вдоль стен чадили факелы, тут и там потрескивали свечи, выплевывая в воздух крохотные искры. Стократно, до рези в глазах, усилилась вонь. Ее источник обнаружился быстро: под потолком висело на крючьях не менее десятка тел. Думаю, нет нужды уточнять, чьи это были тела, а уж их состояние… Ни один человек не заслуживает такой плохой смерти. Кто-то скажет, что любая смерть не бывает хорошей. Бывает, еще как бывает.

Ведьма. Она стояла спиной ко мне у массивного стола и что-то с остервенением грызла. Меня она словно и не замечала. Что ж, не нужно будет особо напрягаться. Стараясь не шуметь, я двинулся между рядов пыльных ящиков и бочек. Некоторые бочки оказались открыты, внутри как-то странно плескалась густая черная маслянистая жидкость.

Я занес меч. Один короткий верный удар – и на земле станет чуть-чуть меньше зла. Не вышло. Бестия либо почуяла неладное, либо изначально знала о моем присутствии. Едва клинок начал движение, как она обернулась, расшвыривая в стороны кости и куски гниющего мяса, лежащего на столе.

Истинное обличье ведьм весьма отличается от той человеческой маски, которую они носят, чтобы не выделяться. У этой голова напоминала собачью, только начисто лишенную ушей и растительности. Лысый череп сплошь покрыт кровоточащими нарывами и струпьями; три глубоко посаженных глаза смотрят с ненавистью и лютой злобой. В руках-лапах ведьма держала два боевых крюка, оба в бурых засохших пятнах. Крюки со звоном отбили мой меч.

Издав нечто среднее между визгом и рычанием, тварь бросилась на меня, бешено вращая оружием. Я отскочил назад, отбивая удары и пытаясь не пропустить какой-нибудь выпад. Так хотелось применить столь излюбленную писателями-фантастами “веерную защиту”. Увы, на самом деле такая “защита” служит только для показухи, чтобы произвести впечатление. Да и пробивается она достаточно легко, особенно если у соперника оружие помассивнее твоего.

Поэтому мне не оставалось ничего иного, как отбивать дикую атаку на пределе возможностей. Пару раз мне все же удалось совершить ответные выпады, впрочем, не нанесшие ведьме большего вреда, чем неглубокие царапины. Отбив, отбив, удар. Клинки сталкивались, высекали искры, разлетались в разные стороны, а я все не мог улучить благоприятного момента, чтобы покончить с тварью. Таких я еще, к слову, не встречал. Чаще всего они швыряются огнем, плюют кислотой, рвут на себе волосы и выкрикивают заклинания. Эта же отчего-то использовала только грубую физическую силу.

Крюк просвистел у самого лица. Я отшатнулся буквально в последний момент, но, делая шаг назад, налетел спиной на одну из бочек и рухнул на пол, увлекая за собой и саму бочку, оказавшуюся неожиданно легкой.

Черная жидкость разлилась вокруг. Она оказалась теплой и в ней копошились длинные пиявки толщиной в два больший пальца. Пытаясь подняться, я раздавил рукой одну такую. Кожу будто обожгло, рука моментально поехала в сторону, и я снова растянулся. Спасало меня пока только то, что ведьма тоже потеряла равновесие, выронив свои страшные крюки. Тем не менее, это не мешало ей ползти ко мне, жутко завывая и клацая челюстью.

Не поднимаясь, я от всей души двинул ведьму тяжелым ботинком по морде. Бил хоть и из неудобного положения, но удар получился достаточно сильным: один из глаз моментально заплыл, приобретя иссиня-черный оттенок. Ведьма заверещала дурным голосом, рассыпая ругательства вперемешку с проклятиями, изловчилась схватить меня за лодыжку. Ощущение было такое, словно ногу заковали в раскаленные кандалы.

Я дернулся раз, другой, третий. Тщетно. Тварь вцепилась мертвой хваткой да еще и подтягивалась ближе. Рука нащупала знакомый эфес – меч, выпавший при глупом падении. Убить я даже не надеялся, но от хватки ведьмы удалось освободиться, едва бритвенной остроты лезвие перерубило ей руку чуть выше запястья.

Крик боли прокатился по всей канализации. Из обрубка фонтаном хлестала черная вонючая кровь. Тварь вертелась на полу, прижимая к груди покалеченную конечность. Этой заминки мне вполне хватило, чтобы подняться на ноги и отойти к стене. Позади почувствовался жар – факел. Из проржавевшего кольца тот вышел с неохотой. Жадно трепетало багровое пламя, требуя жертву, желая насыщения. Огонь снимает с тела кожу, а с души – грех. Эту фразу я вычитал когда-то очень давно и с тех пор не забывал ни на секунду.

- Я прощаю тебя, - тихо произнес я и швырнул факел. Он полетел по короткой дуге и упал в разлитую жидкость. Вспыхнуло, загудело. От нечеловеческого визга, наполненного болью и отчаяньем, заложило уши. Ведьма перекатывалась, пыталась сбить пламя, силилась подняться, но не могла. Чистое пламя окутало ее с ног до головы, приняло в свои объятия.

Всегда нужно прощать. Какой бы ни была черной ведьма, необходимо оставлять в сердце место для прощения. Не стоит таить и накапливать в себе злость, чтобы она не разрушила тебя самого.

Ведьма затихла, перестала дергаться. Душа, очистившись, покинула бренное тело. Осталась только одна мелочь, чтобы до конца довести начатое дело. Перехватив поудобнее меч, я шагнул к дымящемуся смрадному трупу.

- Ноги вытер? – бархатистый мужской голос раздался, едва я перешагнул через порог.

- Тебя забыл спросить, - беззлобно огрызнулся я в сторону сидящего посреди прихожей большого черного кота с серым пятном в виде молнии на спине. Я усмехнулся: кот который выжил.

- Не будешь вытирать ноги, я тебе в ботинки нагажу.

- Попробуй, - я не спеша раздевался, развешивая снаряжение на вешалке. – Отвезу к ветеринару. На стерилизацию.

- Не поможет, - кот лениво почесал левое ухо. – Я ведь фамильяр, частичка духа, заключенного в этом бренном теле.

- Вот именно, - я скинул ботинки, отодвинул подальше мешок с головой ведьмы. – Раз заключен в теле, значит, подчиняешься его законам и потребностям. Так что имей ввиду – клиник, ветеринар, стерилизация, бесполезность кошачьих серенад по весне.

- Подумаешь, - фамильяр демонстративно направился в сторону спальни. – Я вообще к тебе в сожители не набивался.

Это было истинной правдой. Попал кошак ко мне лет семь назад, когда я гонялся за одной ведьмой, оскверняющей могилы. Обитала данная особь километрах в семидесяти от Минска. Я тогда был не слишком опытен и не смог различить в сидящей под мостом пьянчужке с черным клубочком на руках ведьму. Но, когда левое плечо взорвалось болью, а из него торчала зазубренная костяная игла, я понял, что нельзя слепо верить всему, что видишь.

Не знаю, смог бы я совладать с нею раненый и в состоянии растерянности, но на помощь пришел котенок. Фамильяр восстал против воли своей хозяйки, вцепившись когтями ей в глаза. И пока ведьма пыталась сбросить взбунтовавшегося раба, я ее уничтожил.

Было дико и непривычно смотреть, как животное выталкивает из себя слова, рассыпаясь в благодарностях. Как я понял, фамильяр должен быть соратником, в которого даже вкладывают частичку своей души, а из котенка и в самом деле хотели сделать лишь покорного слугу. В общем, закончив благодарить, существо с грустным видом направилось прочь. И что-то в тот момент дрогнуло в моей душе, мне стало его безумно жалко, захотелось приютить и обогреть. И я предложил котенку отправится со мной. Если бы знал, что он вырастит в большого язвительного кота, прежде сто раз подумал бы, брать его к себе или нет. Сам фамильяр настаивал, что его зовут Реми и он имеет французские корни, но я упорно называл его не иначе, как Васькой.

Я вяло ковырялся вилкой в тарелке с жареной картошкой, поглядывая на экран ноутбука. На нем была открыта карта Минска, на которой я делал свои отметки – места и время встреч с ведьмами. В целом картина вырисовывалась неутешительная: за последние два месяца я перебил этих тварей больше, чем за всю свою ведьмачью карьеру. И это мне очень и очень не нравилось. Такой всплеск активности объяснить никак не удавалось. Может, в этом был какой-то дурной знак, а, может, это я стал слишком мнительным и на самом деле это ничего не значило.

На стул напротив запрыгнул Вася, зацепил когтями котлету из тарелки, принялся жевать, выразительно поглядывая на меня. Я молчал, не мешая фамильяру ужинать. Поскольку он не являлся котом в обычном понимании, мне как-то совесть не позволяла ставить ему миску с водой и едой на полу. Поэтому он всегда ел за столом вместе со мной. Правда, иногда вел себя так, что отправить его на пол представлялось самым оптимальным решением.

- К тебе сегодня приходили, - заявил кот, расправившись с котлетой.

- Кто?

- Не знаю, - фамильяр повел ушами.

- Чтобы ты и не знал? – я искренне удивился. – На тебя это не похоже. Ты же знаешь больше, чем советская энциклопедия.

- Лесть не твой конек, - отмахнулся Васька, но по всему было видно, что ему приятно. – Но в этот раз я действительно не знаю, кто это был. В одном я точно уверен: они были не живы и не мертвы. Тяжелая аура, я такую еще не встречал. Энергия темная, чужая.

- Ты сказал “они”? – я перестал жевать.

- Да, их было двое. Незадолго до твоего прихода ретировались. Стояли у дверей, перешептывались какими-то искусственными голосами, что-то пытались выяснить. Даже мне стало не по себе от их присутствия. Спустя двадцать минут ушли, но их присутствие ощущалось еще долго. Мне стыдно в этом признаваться, но в тот момент я впервые в жизни почувствовал страх.

Я с трудом верил в услышанное. Чтобы фамильяр чего-то боялся – это нужно быть кем-то или чем-то из ряда вон выходящим. И это заставляло задуматься. Враги у меня были, в этом можно даже не сомневаться. Ведьмачье ремесло предполагает их наличие, это нечто само собой разумеющееся. Но это либо живые люди с обычной аурой, либо просто ведьмы, кои тоже являются живыми. Ну или мертвыми, бывает по-разному. И никогда еще не было такого, чтобы о существе можно было сказать, что оно и не живое, и не мертвое. Если это, конечно, не зомби. Но их мне встречать еще не доводилось. Может, где-то на Гаити они вполне себе распространены, а в наших широтах это явление крайне редкое. Если оно вообще имеет место быть.

Взгляд снова упал на карту города, пестрящую красными метками. Возможно, это как-то связано с визитом неизвестных гостей? Не знаю… По крайней мере никакой системы в появлении ведьм не было: совершенно разные районы, отличающиеся друг от друга места. Связать это все воедино и подвести под какую-то систему не представлялось возможным. Предположений можно выстроить сколько угодно много, но это не значит, что хоть одно из них окажется правильным.

- В следующий раз, если кто-то заявится, попытайся побороть свой страх и узнать, кто это, - попросил я Василия.

- Я всего лишь кот, - фамильяр облизнул длиннющие усы, забыв, что совсем недавно он утверждал прямо противоположное.

- Ты фамильяр, - напомнил я. – И можешь гораздо больше, чем кот. К тому же… Я тебе доверяю. Да и нет у меня никого, кроме тебя.

Пушистое создание зажмурилось от удовольствия.

Серое небо низко висело над головой, который день грозя разродиться дождем, но так и не пролившее не капли. Ветер зло швырял навстречу багрово-желтые листья, насильно кружил их в дикой необузданной осенней пляске. Они совершали замысловатые кульбиты, похожие на танцевальные па, с грустным шелестом уносились прочь.

Я брел вдоль набережной, зябко поеживаясь, подняв воротник и втянув голову в плечи. Холодно. И тем не менее меня всегда тянуло сюда в это время года. Чувство потери, невосполнимой утраты и горя захлестывало поздней осенью с особой силой. Сердце тоскливо сжималось, то замедляя свой ритм, едва не останавливаясь, то начинало стучать со скоростью спортивного двигателя, будто стремилось вырваться из груди. Когда-то давно я вот так же гулял здесь, но тогда меня переполняло чувство яркого счастья, бьющего буквально через край. Потому что гулял я не один, а с супругой. Но у счастья оказался век не долог…

В один далеко не прекрасный день она пропала. Ушла на работу, а вечером не вернулась домой. Сказать, что я нервничал, значило не сказать ничего. Ее телефон упорно молчал, потом вообще оказался отключен, видимо, села батарея. Я обзвонил всех друзей и подруг, ее коллег по работе, просто знакомых, каких знал. Ничего. Звонки в больницы и морги тоже не принесли результата. Наутро я отправился в ближайшее отделение, где у меня работал мой школьный друг. Тот не стал ждать положенных в таких случаях три дня и пообещал помочь, чем только сможет. Неделя… Прошла неделя томительного ожидания. И ее нашли, мою Ленку…

Я не вдавался во все подробности, а перед глазами до сих пор стоит та ужасная фотография с места трагедии. Как оказалось, после работы Лена села в машину к какой-то девушке, ее ровеснице, судя по виду. Что произошло дальше доподлинно неизвестно. Но по всему выходило, что она стала жертвой какого-то ужасного ритуала, потому как ее полуобнаженное тело висело распятым на перевернутом кресте в центре расписанной непонятными знаками комнаты. Столько крови, пожалуй, я видел только в фильмах ужасов. Хоронили Леночку в закрытом гробу, девицу, которая увезла ее, так и не нашли. Хоть машину и отследили до самого подъезда того злосчастного дома. Квартира была оформлена на абсолютно порядочных людей, которые на момент убийства почти как неделю отдыхали где-то на югах. Дело в конце концов закрыли, а я бросился в пьянство.

Да, согласен, пьянка – это удел слабых, иллюзия ухода от проблем. Но тогда я не видел другого выхода. Каждый вечер я напивался до беспамятства, размазывая сопли и слезы по лицу. Каждый вечер я звал ее, умолял вернуться или же забрать с собой. Но небеса, рай, ад и черт знает, что еще, были глухи к мольбам сходящего с ума. В конечном итоге из запоя и депрессии меня вывел все тот же друг из органов. Вывел жестко, но действенно – съездил несколько раз от души мне по физиономии, а потом долго читал лекцию о бренности бытия и жизни в целом. Он, кстати, и рассказал мне о том, что случай с моей Леной был не единичным. И о том, что наш мир не так прост и намного более многогранен, чем кажется. В общем, я был ему благодарен за то, что мои глаза наконец прозрели. Спустя какое-то время я и стал ведьмаком. И мстил, мстил, мстил. И пусть говорят, что месть – это блюдо, которое подают холодным, но я его постоянно подогревал…

Очередной особенно сильный порыв практически ледяного ветра прогнал прочь тягостные мысли, загнал их на задворки подсознания, безжалостно выдернув в реальный мир. Рядом гневно перекатывала свои темные воды Свислочь. Волны с остервенелостью налетали на берег, с недовольным шелестом разбивались тысячами капель о бетон набережной. На противоположной же стороне улицы, наоборот, кипела и бурлила жизнь: сверкал огнями Дворец спорта, призывно светились двери торгового центра, витрины всевозможных салонов и магазинов поменьше пестрили многоцветием, манили и зазывали к себе. Но я предпочитал бродить именно по набережной, вдали от людей и бестолковой суеты.

В свете одного из немногочисленных работающих фонарей я увидел девочку лет десяти. Она сидела на корточках и что-то рисовала мелками на асфальте. Но больше всего поразило то, что одета она была совсем не по погоде: летние сандалики, цветастое легкое платьице, на голове большой белый воздушный бант. Странным было еще и то, что от порывов ветра не развевалось ни платье, ни бант. Эта картина была настолько нереальной и нелепой, что я даже опешил. Куда смотрят родители этой малютки, позволяющие гулять ей в такое время и в такую погоду?!

- Эй, малышка, ты что тут делаешь? Где твои мама и папа? – я подошел к девочке, намереваясь помочь. Та подняла на меня мутные, будто затянутые пеленой глаза, перестала водить мелками по асфальту. Мимолетом я отметил, что рисунок, который она начертила, очень сильно похож на трискель – древний кельтский символ, могущий действовать как проводник в потусторонние миры и дарующий огромную силу. Но откуда маленькая девочка может его знать? Или она…

- Холодом веет от сердца больного. Еще две луны – и вы встретитесь снова, - отсутствующий голос девочки развеял мои сомнения. Ведьма. Маленькая ведьма, еще стоящая на распутье. Она может стать как темной, так и светлой. Да, светлые ведьмы тоже встречаются, но гораздо реже. Не даром же раньше слово ведьма означало “ведающая”, “знающая”. Это потом уже в средние века инквизиция принялась палить всех без разбору. И есть у меня такое чувство, что на костер отправлялись только светлые ведьмы – целительницы, знахарки, ведуньи, ясновидящие. Поймать темную ведьму – это еще постараться нужно.

- Что ты хочешь сказать этим?

- Кто хочет – увидит, кто хочет – поймет. Но знай же, что смерть за спиною идет.

- Воодушевляет, - я невольно потянулся к отсутствующему за спиной мечу. Интуиция подсказывала, что из этой девочки вырастит черное отродье. Слишком специфическим оказалось ее поведение. Ладонь схватила воздух, и я вспомнил, что нахожусь на прогулке, а не на охоте. Ну и хорошо. Я мог и ошибаться, интуиция тоже не всегда работает без сбоев. Но если же я прав… Рано или поздно наши дорожки пересекутся, и тогда разговор получится совершенно другим. Засунув поглубже руки в карманы, я направился прочь, оставив малолетнюю ведьму наедине с ее асфальтным художеством.

- Бежать бесполезно, не сможешь уйти от тех, кто стоит у тебя на пути.

Я предпочел не вслушиваться в черные пророчества и поспешил удалиться, как можно скорее.

Месть. Часть 2

В тот вечер я сидел дома. Идти никуда не хотелось. По дороге  купил пиво, чипсы, собирался поваляться на диване и посмотреть какой-нибудь фильм. Только развалился с пультом, раздался звонок. Я встал и пошел открывать дверь.. На пороге стоял мой кореш Серега.

- Здорова, Лёха, - сказал он, протягивая руку.

- Здорово, - ответил я. - Какими судьбами?

- Да делать нечего… Может зависнем? - Серега поднял руку, в ней была упаковка пива.

- Заходи, я как раз думал накатить.

Мы прошли в комнату, я пододвинул к дивану журнальный столик. Лёха поставил на него пиво..

- Падай, - сказал я, указывая на диван. - Я пиво в холодильник поставлю.

Я оставил две банки, остальное отнес в холодильник.  Когда вернулся в комнату, Серега уже сидел на диване и щелкал пультом, перебирая каналы.

- А есть чё посмотреть?

- Да, я накачал фильмов. Сейчас.

Я воткнул в телевизор флешку. И начал выбирать фильм.

- Пожелания какие-то будут? - спросил я, перебирая файлы. Надо бы уже подключить какой-нибудь стриминг…

- Может, ужастик? Есть такое?

- Есть, - сказал я. - “Полно”- усмехнулся про себя.

Я включил фильм, потыкал вперед, останавливая в нескольких местах. Что-то кровавое с расчлененкой, маньяками и визжащими малолетками, конечно, в нижнем белье. Классика.

- О, сойдет! - сказал Серега, открывая банку.

Я поставил на начало и присоединился к нему на диване. Мы ударили банками.

- Ну, за естественный отбор! - рассмеялся Серега и отхлебнул из банки. Я  поддержал.

Мы пили пиво, смотрели фильм, гогоча над нелепыми выходками тупых малолеток и не менее тупого маньяка. Я время от времени наведывался к холодильнику, обновляя запас пива.

Фильм уже заканчивался когда я прошел за очередной партией.

Сосисок, что ли отварить, подумал я, стоя на кухне. Чипсы заканчивались, а хотелось чего-то пожевать к пиву.

Достал из морозилки упаковку, налил в кастрюлю воды, высыпал замерзшие сосиски и поставил на плиту. Сам взял пиво и вернулся в комнату.

На экране маньяк кромсал очередную жертву. Довольно реалистично - отметил я про себя.

Я наклонился поставить пиво на столик и увидел ужас на лице Сереги. Я усмехнулся. Не замечал за ним такой пугливости. Когда мы встретились взглядами, Серега не только не скрыл испуг, но, казалось, испугался еще больше.

Я повернулся к телевизору и понял причину. Маньяк в этот момент прекратил кромсать жертву и шел прямо на камеру. И это был я.

- Оно.. Оно само включилось. - сбивчиво заговорил Серега. - Я… Я и не видел ничего.

Я молча взял со столика пульт и переключил на какой-то федеральный канал, надо все-таки подключить стриминг, и прибавил громкость на максимуме.

- Да... Обидно вышло, - сказал я, поворачиваясь к Сереге.

На его лице застыла гримаса ужаса. Такие выражения я любил больше всего. Пока он не успел опомниться, я перехватил бутылку пива за горлышко, разбил о край столика и резко бросился на Серегу. Одной рукой зажал ему рот, а правой воткнул осколок бутылки в горло. Кровь брызнула мне на лицо, на стены и забулькала в горле Сереги. Крик потонул в булькающих звуках. Я держал рот зажатым и давил на горлышко бутылки, разрывая артерии до тех пор, пока глаза не помутнели и тело его не обмякло.

Только тогда я убрал руку с лица. Сел на диван, отдышался…

Найдя пульт, я убавил звук, а то гляди соседи придут возмущаться, и услышал бурление в кухне. Сосиски сварились. Вовремя. Надо поесть, а то еще столько дел образовалось, подумал я, глядя на труп Сереги.

Больше контента в ТЕЛЕГРАММ

– Не бойшя, дорогая. Шядь шюда, мне нушно ш тобой поговорить, – рука с ногтями, похожими на птичьи когти, стучит по старой деревянной табуретке у кровати. – Я твоя бабушка. Я тебя не обишу.

Бабушка, думает Кира. Странно. Бабушек положено любить, а я свою боюсь. Наверное, это неправильно.

Подойти к ней почти так же страшно, как выйти в туалет ночью, когда из каждого угла за тобой следят чёрные тени. Но Кира всё-таки пересиливает себя и садится на табуретку.

– Рашшкажи мне о шебе, Кирошка, – просит бабушка. – Такая ты большая уше. Шкоро в школу пойдёшь, да?

Бабушка выглядит пугающе, а разговаривает совсем обычно. Кира сама не замечает, как рассказывает ей и про Сашку из детсада, который отбирает у неё карандаши, и про любимую куклу Арину, и про то, что больше всего на свете ей нравятся книжки про волшебников.

– А шама хошешь волшебнишей штать? – неожиданно спрашивает бабушка.

– Конечно! Я же тогда всё-всё смогу!

– Штанешь, девошька. Штанешь. Ну-ка пошмотри, што у меня для тебя ешть.

И на бабушкиной ладони – правда, как по волшебству! – оказывается небольшой жёлтый цветок, без стебля, но почему-то живой и свежий.

– Дерши, – бабушка вкладывает его в руку Киры. – Это подарок тебе. Не потеряй.

И тут за занавеску заглядывает мама.

– Ки́рка! Я же просила не отходить от меня! По всему дому тебя ищу! Ой, простите, Вера Тихоновна… Надеюсь, она вам тут не мешала.

– Не мешала, Шветошка, – кивает бабушка. – Ошень хорошо мы ш ней поговорили.

Но мама всё равно уводит Киру. На ночь они не уезжают домой, а остаются в этом странном доме. Кире всю ночь снятся десятки чёрных глаз, следящих из-за шкафов, дверей, занавесок. Снится тихий шёпот: «Вроде хорошая… девочка… не наша… городская… а наших-то и нет… пойдёт…» И Кира не может проснуться, пока эти глаза наконец не решают, что насмотрелись.

Утром ей говорят, что бабушка умерла.

Похороны Кира почти не запоминает – только всё тех же людей, которые растерянно ходят туда-сюда, как будто без бабушки распадается на части какой-то механизм, который все они раньше составляли. Кто-то плачет, кто-то молчит, но так страшно, что лучше бы плакал. Кира жмётся к маме и думает, что ей, наверное, тоже нужно плакать – но не получается.

Когда они возвращаются с кладбища, Кира вдруг вспоминает про цветок в кармане. Удивительно – он почему-то совсем не помялся и всё такой же свежий, хоть и всю ночь был без воды.

– Мама, смотри, что мне бабушка подарила!

Мамино лицо вдруг белеет – как снег, укрывающий двор, в котором они стоят.

– Кира! Я говорила тебе ничего не трогать? Выбрось сейчас же!

– Но это же подарок!

– Выбрось! Вон туда, в снег!

Цветок жалко. Очень. Он же живой! А в снегу точно погибнет. Но мама почему-то очень сердится, и Кире приходится послушаться.

В снегу остаётся тёмная дырка в форме лепестков.

***

15 лет спустя

Телефон на столе вибрирует, на экране – незнакомый номер.

– Чёртовы спамеры, – бормочет Кира, сбрасывая звонок.

Снова вибросигнал. На этот раз – смс.

«Кира ответь это твой брат Костя. Приезжай дядя Олег умер».

Костя? Дядя Олег? Кто это?

Кира уже хочет стереть смс и кинуть номер в чёрный список, как вдруг понимает: дядя Олег – это её отец, который не общался с ней восемь лет. А Костя – один из двоюродных братьев.

В тринадцать Кире сказали, что у папы новая жена и скоро родится ребёнок. Это было последнее, что она узнала об отце. С этого момента Кира перестала существовать в его жизни.

Пальцы не попадают в буквы. С третьего раза Кира всё-таки набирает:

«Когда приехать?»

***

Дом, кажется, ещё больше ушёл в землю, стал ещё чернее, чем в Кирином детстве. Огород зарос репейником и крапивой, и только в одном месте, у провалившегося крыльца, поднимает ветки из зелёных зарослей невысокий корявый куст. Кира зачем-то отводит в сторону крупный лист. Под ним, в темноте, еле видны кривые колючие ветки и бледные, с тонкими лепестками, цветы. Что-то они Кире напоминают, но что?

Чтобы вспомнить, она срывает цветок и подносит к глазам.

…бледно-жёлтые лепестки в маленькой Кириной ладошке…

«Ничего там не трогай!» – голос мамы в голове.

– Ты зачем её притащил, она же баба! Не мог просто не говорить ей?

…чёрное отверстие в форме цветка на белом снегу, в этом самом месте, где сейчас…

– Ты об Олеське подумал?

…худая рука с птичьими когтями тянется из-за занавески с жёлтыми цветами, из тьмы под листьями, и за ней тянутся к Кире всё новые и новые бледные лепестки…

– Подумал! Пусть будет нормальная жизнь у ребёнка!

– И пусть эта городская отберёт у нас дом, да?

Голоса, женский и мужской, доносятся из ближайшего окна. Они выдёргивают Киру в реальность. Она шагает назад, оступается, пытается ухватиться за перила крыльца, которые трещат под её рукой.

Голоса замолкают.

Через несколько секунд дверь медленно, со скрипом, открывается, и на крыльце появляется высокий незнакомый парень.

– Ты Кира? Я Костя, я тебе писал. Заходи! А это Лида, мачеха твоя, получается.

За спиной брата маячит худая женщина с красным от слёз лицом. В её глазах – чистая, злая ненависть. И… страх?

Похороны Кира снова почти не запоминает. Только как-то отстранённо думает, что вот этот высохший почти до состояния скелета человек когда-то держал её на руках. Был её отцом. А она снова, уже во второй раз на этом кладбище, не может заплакать.

В глаза льётся солнечный свет, и в нём Кире снова чудятся жёлтые лепестки.

Вечером, когда пьяные родственники расходятся по домам, к Кире подходит Лида.

– На ночь не выгоню, автобус в город ушёл уже. А дом не отдам.

– Зачем мне ваш дом?

– А ты не знаешь?

– Да не нужен он мне! Надеюсь, я больше сюда не приеду.

– Ну вот и славно, – Лида зло улыбается. – Вот и не приезжай. У нас Олеська есть.

***

Кашель начинается через неделю. Сначала слабый – Кира думает, что простыла. Глотает пару таблеток и забывает об этом.

Через три дня кашель возвращается. В груди жжёт, становится тяжело дышать. Кира снова глотает таблетки. Через несколько минут жжение неожиданно поднимается к горлу, Кира заходится в особенно сильном приступе кашля. И вдыхает – уже нормально. Смотрит на платок, которым успела прикрыть рот. Среди густой мокроты лежит маленький измятый жёлтый лепесток.

Крик застывает в горле.

***

– Господи, Ки́рка! Ты всё-таки что-то там трогала, да?

– Ну а как было не трогать, мам! За стол же мне надо было сесть, вилку в руках держать…

– Да чёрт с ней, с вилкой, что-то оставшееся от твоей бабки трогала?

– Да там не осталось ничего! В той комнате какой-то ребёнок живёт!

– А что же тогда? – мама обессиленно опускается на диван. – Не знаю, цветы какие-нибудь? Она тогда, в детстве, цветок тебе дала…

– Цветы… Куст там был, – вспоминает Кира.

– Какой куст?

– Колючий. С цветами. Я не знаю, как называется.

– Где?

– У крыльца, под окном… – до Киры вдруг доходит.

Они с мамой с ужасом смотрят друг на друга. И никто не решается сказать то, что поняли уже обе.

У крыльца. Там, где маленькая Кира много лет назад бросила в снег жёлтый цветок.

– Что это, мам? – наконец решается спросить Кира.

– Не знаю… Я никогда не верила до конца… Слухи были, Кирочка, но такие, что не знаешь, верить ли. Папа твой из деревни в город приехал, сначала всё говорил, хорошо, что оттуда выбрался. Поженились, отправились к ним праздновать. А там ко мне подходили люди… Говорили всякое… Что бабка твоя ведьма, что я по дурости в эту семью сунулась, что лучше бы мальчишка родился, потому что девочку у меня однажды заберут… Заберёт, они сказали, оно заберёт. А что такое это «оно» – не знают…

Мама закрывает лицо руками. Кира медленно дышит – боль отпустила, но надолго ли?

– Они сказали, ведьма, даже совсем старая и больная, не может умереть, пока не передаст свою силу кому-то из дочек или внучек, – говорит мама. – И для этого ей нужно отдать человеку что-то, в чём она эту силу сохранит. Ну кто нормальный в наше время в такую ересь поверит? Я не хотела верить. И всё равно боялась. Поэтому просила тебя ничего там не трогать. И всё равно не уберегла тебя, Кирочка. Прости меня.

– Что теперь делать, мам? – растерянно спрашивает Кира.

Мама молчит.

***

На следующий день начинает болеть рука. Сначала просто ноет, потом на запястье вздувается вена. За час она твердеет, и Кира понимает, что, кажется, это не вена. Потому что под кожей тянется, расползается во все стороны, пытается разорвать её изнутри что-то чужое…

Кира касается места, где болит особенно сильно. Кожа лопается, и вместе со струйкой крови из раны появляется что-то, похожее на стебель с огромным шипом.

Кира, как под гипнозом, тянет это что-то, сжимая зубы, пытаясь не закричать от разрывающей руку боли. За стеблем, ещё сильнее раздвигая края раны, показываются тонкие бледные корни, миниатюрное соцветие. Лепестки, выросшие в темноте, под кожей, – как крылья мёртвых бабочек: тонкие, просвечивают, крошатся на кусочки, остаются в ране.

Киру выворачивает непереваренным завтраком – прямо в тарелку, на которой ещё лежат остатки бутерброда.

***

Этой ночью ей впервые в жизни снится бабушка. Всё повторяется – только в зеркальном отражении. Теперь Кира лежит на кровати, а бабушка сидит рядом на на стуле. Кира не может ни пошевелиться, ни закричать, ни закрыть глаза – только смотреть на старуху.

– Шопротивляешша? – тихий шёпот будто ввинчивается в уши, прорастает под кожу вместе с проклятыми цветами. – Не шопротивляйша. Больнее будет. Думаешь, шветы это? Не шветы, шила твоя в тебе прораштает. И будет рашти, пока ты её не примешь. Не мы решаем, девошка. Она решает. Выбирает наш, прорастает в наш. Не она нам принадлешит – мы ей. Не хотела я тебе её отдавать, да ты единштвенной девшонкой в роду ошталашь. Не было выбора. Не было.

***

Утром прорастает сразу два цветка – на плече и между ключицами. Эти уже не слабые – разрывают кожу, тянутся к свету. Кира чувствует, как их тонкие корни насквозь прошивают мышцы, оплетают рёбра. Струйки крови сбегают вниз по руке и груди, застывают коричневой крошащейся коркой.

Кира с криком вырывает цветы – и понимает, что оборвала корни, и они остались где-то там, в её теле, и скоро из них прорастут ещё десятки, сотни жёлтых бутонов…

Крик, рыдания, кашель – всё смешивается, и на ладони Киры остаются крупные капли крови.

***

Бабушка снится каждую ночь.

Днём Кира рыдает от боли, страха и бессилия, вырывая из себя цветы. Уже не с корнями – это бессмысленно, слишком много их осталось внутри. Руки, грудь, спина – всё покрыто шрамами, свежими и уже поджившими.

А ночью она лежит и смотрит на бабушку – как медленно движутся её губы, трясётся старческий подбородок, подрагивает вслед за ним обвисшая кожа на шее.

Старуха всё говорит, говорит, говорит…

О том, как давно, в молодости, засыпала в своей постели, а просыпалась под чьими-нибудь воротами, и рядом валялись иголки или птичьи кости.

Как сбежала к жениху в город, а через несколько дней из её груди проросли цветы.

Как пыталась вырвать из себя с цветами что-то тёмное и неведомое, даже нашла подпольного хирурга, чтобы вырезать несколько корней, и это не помогло.

Как вернулась домой, уверенная, что скоро умрёт, и не умерла. Потому что источник этой странной силы оказался где-то в доме или под домом, и выяснилось, что это место – единственное, где можно выжить.

Как однажды в отчаянии спросила у этого неведомого – кто ты? Что тебе нужно? – и не получила ответа, но неожиданно получила право пользоваться своей странной силой, пусть и не до конца.

Как руки и губы двигались против её воли, когда ей заказывали порчу, или приворот, или заговор на болезнь. И потом пыталась сделать что-то для равновесия: вылечить ребёнка, сделать оберег от обидчиков, помочь многодетной семье вырастить урожай. Её боялись, к ней же и шли за помощью.

Но тьма всегда оказывалась на шаг впереди.

***

– Знаете, я никогда не видел такого… – Врач с сомнением рассматривает рентгеновский снимок лёгких Киры, по которым растекаются кривые чёрные линии. – Это даже на рак не похоже.

– Неважно. Можно это… из меня?..

– Я бы отправил вас на КТ для более точной диагностики. Затронуты почти все лёгкие…

Кира полчаса рыдает в больничном туалете, сминая в руке бесполезное направление на новое исследование. На полу валяется такой же бесполезный снимок. Тонкие чёрные прожилки в лёгких напоминают Кире корни и стебли, пятна – лепестки.

На снимке они серые, но Кира знает, что там, внутри неё, эти цветы, никогда не видевшие света, – жёлтые.

***

– Если я вернусь в деревню, цветы исчезнут? – спрашивает Кира.

Бабушка молча кивает.

***

Родня бесится из-за Кириного приезда. Зато цветы действительно отмирают один за другим. Стебли засыхают, раны затягиваются. Больше ничего не болит.

Это нелепо, но Кире кажется, что дом радуется ей.

Она живёт здесь три дня, и каждый день видит, как и у Лиды, и у Кости с женой, которые живут в другой половине дома, и у каких-то приходящих в гости родственников всё бьётся, ломается, разливается вода, рассыпается соль, выходит из-под контроля огонь. И только у Киры всё хорошо.

Иногда она выходит посидеть на скамейке за калиткой, чтобы отдохнуть от косых злобных взглядов.

– Кира! Ты же Кира?

Из калитки выглядывает маленькая, лет восьми, девочка. Кира понимает, что ещё ни разу её не видела. Она пока не выучила всех своих племянников, но кажется, это одни мальчишки… или нет?

– Да… А ты?

– А я Олеся. Мама сказала, ты моя сестра, но с тобой нельзя разговаривать. А ты не страшная.

«Ты об Олеське подумал?» – звучит в голове голос Лиды.

Олеся. Значит, у Киры тогда, восемь лет назад, родилась сестрёнка. Ещё одна девочка в роду, которой бабушка могла бы передать свою силу, если бы прожила на несколько лет дольше и дождалась появления второй внучки. Но кто же тогда знал, что им есть, кого ждать?

Это на Олесю все так надеялись. Хотели, чтобы эта малышка стала живым сосудом для неведомой силы, а взамен получила дом – и право оставить в доме всех родственников. Это Олеся должна была стать здесь хозяйкой…

Стоп. Почему «была»?

Она ведь, наверное, и сейчас может…

Так просто. Сделать то, что когда-то сделала её бабушка – передать силу этой маленькой, ни в чём не виноватой девочке. Пусть остаётся в этом доме, теряет себя, собирает иголки и птичьи кости, шепчет слова, которые могут и сковать чужую волю, и убить. И плевать, что ей… Сколько? Восемь? Кире было шесть, и её не спросили. А у Олеси есть мать, которая хочет ей такого будущего и поможет с ним справиться.

Передать силу и… отобрать нормальную жизнь? Привязать к этому чёрному дому, по сути медленно убить?

Но разве не то же самое в детстве сделали с Кирой?

Две волны – жалости и злости – сталкиваются друг с другом в Кириной груди. И злость побеждает.

Кира не знает, какой ритуал для этого нужен. Но кажется, самое главное её тело может сделать и так.

Она закрывает глаза, сосредотачивается, и в центре её ладони со жгучей болью прорастает из-под кожи бледно-жёлтый цветок.

– Садись сюда, сестрёнка, – Кира похлопывает ладонью по скамейке, – У меня есть для тебя подарок. Смотри.

И раскрывает ладонь.

И когда Олеся радостно распахивает глаза, берёт цветок маленькими пальчиками, Кира чувствует, что падает куда-то назад. Серое, затянутое тучами небо рушится на неё, становится таким бесконечным и таким близким. Она ещё успевает услышать «Мама! Кире плохо!», а потом проваливается в серый туман.

Там, за туманом – тёмные силуэты. Женщины, в платках, серых кофтах, вышитых рубахах, целое поле женщин, уходящее вдаль. Между ними – высокая, неподвижная в абсолютном безветрии, сухая жёлтая трава. И совсем рядом – Кирина бабушка.

– Кира, – качает она головой. – Не думала, что ты так быстро… – бабушка говорит совершенно нормально и вообще выглядит моложе лет на тридцать.

– Почему? Почему я здесь? – Кира срывается на крик, хочет побежать сквозь туман, но не может оторвать от земли ног. Смотрит вниз – и крик перерастает в отчаянный визг, потому что ног ниже колена у неё просто нет. Есть толстые зелёные стебли, покрытые жёлтыми цветами, растущие из земли – и из них растёт сама Кира.

По полю словно проходит порыв ветра – но это лишь шёпот десятков голосов:

– Мы говорили, что не наша, что не сможет… Вот что тебе стоило, Верка, подождать ещё несколько лет?

– Что сделано, то сделано, – отрезает бабушка. – Дура ты, Кира. Сила твоя, жизнь твоя проросли друг в друга. Отдала одно – отдала и другое. Всё уже. Теперь ты с нами.

И Кира вдруг с пронзительной ясностью понимает, что это – вечное, вечное поле, в котором столетие за столетием прорастали после смерти женщины её рода, как прорастала сквозь их тела жёлтыми цветами, медленно убивая, эта неведомая, слепая, неизвестно чего желающая сила.

И теперь она сама – лишь одна из теней в этом бесконечном поле.

Навсегда.

Автор: Наталья Масленникова
Оригинальная публикация ВК